ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 25 апреля, 2024 год

Она похожа на Бабу Ягу: крючковатый нос, морщинистое лицо, острый подбородок — все это выпрыгивает из темного платка, если только допустить, что Баба Яга может быть высокой стройной старухой. Платок у нее не черный, а темно-синий или темно-коричневый, но обязательно — темный, как и вся остальная одежда, и обязательно — палка в руке, а в другой — узелок. Несмотря на старость, движется она спокойно и размеренно. Юбка настолько длинна, что волочится по земле, и кажется, что старуха плывет по воздуху, разрезает поселок на две части, от окраины до центра и обратно, той же дорогой. Часто ее преследуют дети, кидая издалека камушки или, осмелев, тыча в нее палкой, стараясь попасть ниже поясницы. Она их называет: «Антихристы советского выпуска!» Они же кричат ей вслед: «Махновка!»

Весь поселок говорит, что в молодости она гуляла с Махно. Когда Витя в детсадовском возрасте впервые услышал об этом, он еще не знал, кто такой Махно, и не знал, что значит «гулять», вернее знал только один смысл этого слова. В результате, воображение соединило молодость с детством, и он представлял, как мама маленькой девочки Махновки запрещает ей играть с маленьким мальчиком Махно, но Махновка не слушает маму и тайно играет с Махно, прячась возле речки или за плотиной. Махно представлялся Вите в образе его сверстника Коли, у которого отец сидел. Что такое «сидел» Витя тоже не знал, и думал, что отец Коли, напившись, отлынивал от работы, просиживая дни напролет в каком-то укромном месте.

Теперь же, в двенадцать, когда кто-то при Вите говорил, что Махновка гуляла с Махно, под ребрами у него становилось как-то пусто, и хотелось глубже вздохнуть, но после вздоха эта пустота становилась тяжестью и опускалась в низ живота. Теперь, вместо Махно, он представлял себя, а, вместо Махновки, Алену из параллельного класса. Теперь он знал, что значит «гулять», и это «гулять» разрослось до катастрофических масштабов, и он, представляя себя и Алену, лишь первые мгновения видел людей, затем, как будто мощный бинокль приближал картину, и он видел только части тела, совершающие свою неутомимую работу.

Путь Махновки, от окраины поселка до центра и обратно, пролегал мимо дома, в котором жили бабушка и дедушка Вити. Иногда Махновка заходила к ним передохнуть, и тогда Витя видел ее вблизи, всякий раз удивляясь, насколько она отличается от той, которая проходит мимо, словно это были два разных человека. Вблизи она казалась старее, беззащитнее, измученнее, напоминая божью старушку, идущую к святым местам. Но, видя ее издали, Витя всякий раз думал, что она не только когда-то гуляла с Махно, но и сейчас предается каким-то ужасным оргиям, чуть ли не с нечистой силой. Иногда Вите казалось, что он видит, как из-под платка вырывается жаркое рыжее пламя, и слышалось, как по тротуару стучат ее звонкие копытца, и лицо ее, став молодым, алчно улыбалось, имея на него свои похотливые виды.

Еще во дворе Витя почувствовал, что в доме есть кто то, кроме родных. Дверь веранды была открыта, занавеска трепалась от легкого ветерка, в коридоре, в углу стояла суковатая палка, бывшая ветка, отполированная ее руками. «Песок — это гамна кусок! Давай в грудочках!» — послышалось из гостиной. «Это она про сахар» — подумал Витя и хотел уже войти, но из- за двери раздалось: «Выблядки! Хоть одна из них видела, а? Все с немцами спали, и ни одну Немкой не называют! А я — Махновка! Выблядки!» Теперь ни входить, ни уходить Вите не хотелось, а голос за дверью продолжал: «Мне тогда еще и семнадцати не было. Махно много раз проезжал через поселок, то в одну сторону, то в другую, и лошади у него были какие-то не такие, и тачанки гремели не так, как у остальных. Остановился переночевать он только один раз. Летом это было. Рядом с нашей хатой был большой дом, хозяин которого после революции драпанул. Вот в нем и остановился Махно. Пришел какой-то человек от него и говорит родителям: „Батька приказал, чтобы ваша дочь помогла накрыть на стол, у него сегодня праздник“. А родители мои старые тогда уже были, я у них последышем была, мать так сразу и заплакала, а отец только вздохнул. Я, когда шла туда, много чего передумала, да все впустую, все не так оказалось. Готовить ничего не надо было, они все с собой привезли, и колбасу, и сало, и консервы, и хлеб, и печенье, и конфеты, и водку, и вино, и что-то еще, чего я уже и не помню. Нам с соседской девкой надо было только порезать это все и красиво разложить по тарелкам, которые они тоже с собой привезли. Ну, и в доме прибрать к их приходу. Мы уже все порезали, но на стол поставить не успели, когда они приехали: Махно, два офицера и две барышни, нарядные, городские. Похоже, что они уже где-то выпили к тому времени, или так на них скорая езда подействовала, только все смеялись, даже Махно, и разговаривали, как будто нас нет рядом. Один офицер рассказывал, похоже, про спектакль, а все в ответ смеялись, так им было смешно от этой комедии. Приехали с ним и как бы его два охранника, которые в дом не зашли, а остались у дверей, вроде, как на часах. Было это вечером, но не поздно, часов так шесть или семь, и был с ними еще один человек, помощник его, что ли, так вот он мне и говорит: „Придешь в десять убрать со стола и помыть посуду“. А я иду домой и думаю, куда бы спрятаться, чтоб они меня не нашли. А потом думаю, чего бояться, глупости какие, вон, у них свои барышни есть, зачем я им такая? Так и прошли эти часа три или четыре. Мать все просила, чтобы я ушла в соседнее село и там переждала, а я не соглашалась. И вот в десять это было или больше, не знаю, пришел тот человек и говорит: „Иди убирать со стола, они уже заканчивают, чтобы батька в чистой хате спать лег!“ Ну, и пошла я, прихожу, а они еще за столом сидят, а Махно стоит посреди комнаты и читает, похоже, как стихи, что-то про то, что на свете счастья нет, а есть только воля, которую он ни на что не променяет. Я стала у двери и слушаю. Когда он закончил, те захлопали, а барышня одна говорит: „Прочтите еще что-нибудь, Нестор Иванович!“ И Махно начал читать что-то про незнакомую ему даму, которую он, вроде, в кабаке встретил. Долго так читал, я все думала, ну, вот сейчас закончит, а он все читал и читал. Под конец я даже увидела ее, эту даму со страусовыми перьями, ну, прям, как будто она передо мной стоит, и показалось, что она меня берет за плечо. Только стоит она передо мной, а берет за плечо сзади. Я обернулась, а там каких-то двое, один, улыбаясь, мне рот закрывает своей лапой, ну, чтоб я не мешала Махно читать, а другой схватил за плечи и тащит. Так и притащили меня в сарай, а там и третий дожидается. Все, заразы, здоровые бугаи, пьяные, лапы, как грабли, а дышат, как кони, так, наверно, проголодались по своим фронтам. Два схватили меня по бокам, а третий задрал мне платье до самой головы, так я и заголилась, и слышу, как он все штаны не может расстегнуть, долго так пыхтит, даже материться начал, и все никак. И тут вдруг голос Махно: „Кто это в сарае?“ А тот, что штаны не мог расстегнуть, таким ласковым голосом говорит: „Это я, Мыкола, по нужде здесь“. И тут Махно, как закричит: „Ах ты, сукин сын! Тебе что, улицы мало! Тебе что, в хате надо нагадить!“ Заскочил в сарай с поднятой над головой плеткой, таким он мне большим показался, снизу. Те меня бросили и отскочили в стороны, тот через меня перескочил, а я лежу так перед ним, сразу и встать как-то не смогла. А он как начал их стегать плеткой, орет: „Блядуны, чертовы! Вам что, баб мало! Вам что, надо дитя паскудить!“ Двое быстро выскочили, а третий не успел, да как закричит: „Глаз! батька! глаз!“ То ли выбил он ему плеткой глаз, то ли только повредил, не знаю, только Махно продолжал стегать его, пока тот не убежал. Я платье опустила, но так и лежу, как будто какая сила меня держит внизу. А Махно говорит: „Вставай!“ Встала я, и чувствую, что, все, что скажет он мне, все сделаю. А он молчит и смотрит на меня так пристально, а потом говорит: „Иди в хату!“ Я иду, и чувствую, вроде, какой парашют у меня сзади, или какой ветерок задувает под платье. Вошла в дом, там уже никого нет, офицеры с барышнями уехали, тишина, только посуда грязная на столе да бутылка водки полупустая. „Ложись!“ — говорит мне Махно, а сам выходит на крыльцо, я слышу, как он стал там. В этой комнате, где они пили, топчан какой-то стоял, а в соседней комнате, вижу, кровать железная, с резными спинками. Ну, иду я туда, раздеваюсь и ложусь, и жду, долго жду, а он все не идет, и не идет. Может, полчаса так пролежала, а может, час, тишина, только слышно, как мыши скребутся в углу, да несколько раз кто-то проехал мимо на лошадях. Так и уснула я. А утром просыпаюсь, смотрю, Махно спит на том топчане, шинелью накрылся, только голова торчит, с длинными, спутанными волосами. Я тихонько оделась, и на цыпочках, чтобы не разбудить его топ-топ. А когда выходила из дома, смотрю, соседская девка половик трусит, так и уставилась на меня, так и жрет глазами, я не сдержалась и показала ей дулю. Теперь думаю, она и дулю мою приняла за знак превосходства над ней, мол, вот какая я, с самим Махно, а ты, мол, труси свой половик, замарашка. Она и рассказала всем. А Махно больше ни разу в нашем поселке не останавливался, только проносился много раз через него, на своих буйных лошадях, несущих его страшные тачанки».

Витя больше не слышит ее голос. Вместо голоса старухи, оглушительно стучит его сердце. Чертовые махновские лошади бьют копытом у него в груди, и звук, поблуждав по поселку, замкнутому в лабиринтах его тела, глухо отдается у него в висках.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов