ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня суббота, 20 апреля, 2024 год

Набираю «cot.cot@net».

Странно, что нет тебя на свете, но собачий след ведёт в интернет, и я ищу тебя в интернете.

Как там? Легко ли по небу ступать,

плыть и струиться в колечках дыма Сладкое дело — в раю засыпать,

но колыбельная необходима.

Вздрагивают часы от каждого тик-така. Лучшие годы вспыхивают, как спички. Баюшки-бай, Говорящая собака!

Привет от Бабочки-шизофренички.

 

15 августа 2009 года. Смс-ка: «…вчера умерла Наташа Хаткина…» — шок — судорожные поиски её книг на полках — не нахожу… Может быть, у меня вообще их нет? Не знаю. Наверное, были автографы? Не помню…

После похорон как-то сами собой книги начинают находиться. Сначала — «Лучшие годы» с надписью «Бабочке-шизофреничке от Говорящей собаки», а рядом:

Поэт выходит в интернет,

как денди лондонский одет,

он весел и храним от бед,

любимец и дитя прогресса…

Хоть вообще он не поэт,

а старая больная поэтесса.

В книгу «Птичка Божия» эта надпись, чуть скорректированная, войдёт как стихотворение. В новых книжках появятся новые автографы:

Отчего все поэтессы

к счастью-радости так глухи,

а слетаются на стрессы,

точно на варенье мухи

Повторим опять и снова:

«К чёрту стрессы! Будь здорова!»

(«Птичка Божия»)

Лекарство от,

лекарство для —

наплюй на всё,

живи шаля!

(«Лекарство от любви»)

Помню время, когда сама Наталья, казалось, жила и писала шаля. Едва приехав в Донецк, она стала суперзвездой филфака. Все говорили о её публикации в 17 лет в Москве, о покровительстве Евгения Евтушенко… Цитировали стихи. Какие-то строки с тех пор и по сей день просто впечатаны в меня:

…опрокинутое в обморок,

платье белое лежит.

…Гармонии не представляю иной —

дитя и собака под крышей одной.

 

…И мы сгущаем — целое столетье —

до двух страниц, общенье — до острот,

любовь — до кратких встреч. Но пусть нас обойдёт

сгустить тоску до пули пистолетной…

В университете Хаткина созревала как будущая «энциклопедия литературной жизни», но неинтересные ей лекции прогуливала без колебаний. Не удавалось сбежать — придумывала на ходу предлоги, иногда — на грани фола, например, что «нужно срочно в аптеку — братик умирает»… Мне до сих пор мерещится какая-то связь между этим случаем и стихотворением «Старший»:

На брата я руки не подниму —

он сам погибнет, он оставил дом,

где стены и козлёнок над огнём.

Он дом оставил, он шагнул во тьму.

 

А я не сторож брату моему.

Хотя бы хлеба он с собою взял,

хотя бы плащ. Как страшно одному.

И ветер, и песок — нельзя глядеть глазам.

Но я не сторож брату моему.

«Ты мне не сторож», — он мне сам сказал.

Вот уж действительно «когда б вы знали, из какого сора»… Помню Наташу на литобъединении в союзе писателей в сопровожде- нии Петра Свенцицкого и Григория Ициксона. Ещё студентка. Худенькая, угловатая пацанка в мужской клетчатой рубашке и брюках, с тоненькой сигареткой в зубах. Помню, как спокойно, с улыбкой выдержала она «разборку» своих стихов донецкими мэтрами — «долбали», согласно времени, за отсутствие гражданственности.

А разве можно забыть гостеприимный дом поэта Павла Шадура?! Маленький дом, расположенный на улице Отечественной, был поистине большим отечеством для молодых дарований. Пили чай и вино. Говорили на до- зволенные и недозволенные темы, не взирая порой на присутствие «стукачей» (хотя догадывались, кто есть кто). Читали стихи по кругу. Сыпались экспромты, анекдоты, буриме всех мастей… Всегда было интересно и весело. Помню, изо- бретались имена и фамилии из разных слов, к примеру: Циля Визор из телевизора, Моня Мент из монумента, Катя Комба из катакомбы… Проклюнулись даже братья Коля-Боря Цианисты. Конечно, не вспомню, что именно приду- мала Наталья, но принадлежало ей немало «перлов». Благодаря шадуровскому дому, рождался круг близких по духу людей — наш общий с Натальей круг.

«Когда ещё все наши были живы…» Поэма «Лучшие годы» для меня — хроника наших 70-х — начала 80-х годов, когда

Ходили в гости.

Не делили суток.

Не понимали: утро или вечер.

И время разворачивало веер

бегущих стрелок.

Каждый промежуток

был наш,

и было весело владеть им,

и заполнять весёлой кутерьмой…

 

Три имени было у этих лет.

Три имени было у тех людей.

Три имени было. Их больше нет.

Эрнст. Теодор. Амадей.

Я знаю: Амадей — это В. (а может, А.?); Теодор — С. (или Л.?) «Сказать Вам имя? — Сердце жмёт». Узнаю и не узнаю. Нет, не желаю узнавать. Пере- тасовала она всех, закружила в стремительном сюжете, исхлестала плетьми молодых страстей, растворила в поэтическом тумане… Кого хотела — разри- совала, кому желала — отомстила… Но и себя не пожалела в этой мясорубке.

…А вот Эрнст — это Григорий. «На Гладковке сдавали флигеля, где, даже не пустив по кругу чаши, мы ведали — каким путём кратчайшим махнуть на Елисейские поля…» Это ещё одно место действия нашей юности. В поэме «Флигелёк» Наталья Хаткина с документальной точностью описывает флигель, который снимал Григорий (он же по её милости — Чёрный Крот), и выплёскивает на бумагу (по ощущению посвящённых — безжалостно) их отношения. Но сколько в стихах свободы слов и чувств, молодой энергии и собственной боли! Сколько таланта! К тому же адрес читателя указан точно: «КОГО ЛЮБЛЮ — ТОМУ ДАРЮ».

А были они красивой парой. Гриша был влюблён и счастлив, познакомил с Наташей своих родителей, она — «С моим характером — не хочу портить ему жизнь». Расстались. Так бывает, но нашлись «доброжелатели» — толкователи интимных подробностей, касающихся только двоих. А дальше — «…за грязью — грязь, за ложью — ложь и ложь». В июне 1981 года Григорий Ициксон трагически погиб на работе (моя первая большая по- теря среди друзей). Наталья была в Москве. Ей позвонили. Должно быть, те же «доброжелатели» пустили по кругу её реакцию, суть которой: ой, вы меня напугали — я думала, что-то с собакой…

Не знаю, как было всё на самом деле, но это разделило нас лет на-де-сять. Впрочем, конкретного конфликта не было — встречались, здоровались, не упускали друг друга из вида, а судьбы шли как-то параллельно.

В 80-х годах приезжал в Донецк Евгений Евтушенко со своей фото- выставкой. Говорили, что в этот раз звучали со стороны мэтра не только похвалы, но и назидания в адрес Хаткиной, в частности, совет: не строить стихи на несчастье близких. Сама я этого не слышала. А выпал мне тог- да случай пообщаться с Евгением Александровичем и даже показать свои стихи. Были какие-то лестные эпитеты, дальше — пауза и почти слово в слово: «Но понимаете: смелее надо как-то — вот Наталья Хаткина:

Я иду в широком платье,

вид заносчивый храня.

Непорочное зачатье —

Не легенда для меня…

Умеет в стихах вывернуться наизнанку…»

Долгое время мучило меня это противопоставление, заставляло вни- мательно вглядываться в Наташины стихи и в свои. Я честно пыталась меняться, но попробуй уйти от себя… Самое интересное, что выйти из этого тупика, сама того не подозревая, помогла мне… Наталья Хаткина. В своей рецензии она точно определила заложенную во мне природу: «Дрожит на- тянутая ниточка между землёй и небом, между жаждой полёта и боязнью высоты. Птицы так не летают — так летают бабочки…» Из той же рецензии я впервые узнала об её отношении ко мне: «В двух словах? Белая зависть! Белая зависть — это любование, это взгляд хоть немного, но — снизу вверх. Это сожаление: вот вылези я из кожи, а всё равно не смогу стать такой, как она, сделать так, как она. Потому что — никто не сможет. Одна она такая». Оценка Натальи очень помогла мне вырулить из длительной творче- ской депрессии. А я так и не удосужилась написать о ней, хотя были у нас интересные разговоры и даже их записи где-то есть…

Почему решилась вспомнить те строки обо мне? Да потому что слово в слово могу переадресовать их от себя Наташе и её стихам. Вот вылези я из кожи, а всё равно никогда не смогу написать «Лучшие годы», «Волхвы», «Последний», «Скрипка плачет и рыдает, наказуема смычком…», «…А про- сто мы бредём, цепляясь друг за друга, от белого вина до красного вина…», «За то, что я тебя люблю, поставят нам шалаш в раю…» Потому что никто не сможет. Потому что одна она такая!

Какая?

У м н а я   и   э р у д и р о в а н а я

Природа одарила Наталью Хаткину мужской логикой. В чужих сти- хах или прозе она умела точно увидеть главное — говорила: «Я вижу ске- лет». Была блестящим собеседником в дискуссиях, интервью, умела аргу- ментировать свою мысль, придать разговору неожиданный поворот. С ней интересно было говорить на любую тему, начиная с тонкостей современ- ного языка и кончая творчеством Майкла Джексона.

Эрудиция Хаткиной — предмет моей зависти. Конечно, большую роль в этом играло место её работы. «Библиотека — это не работа, — гово- рила она, — это счастье».

А в стихах было: «…Только чтенье! Всем лучшим во мне я обязана книгам». Когда бы я ни пришла к ней на работу, Наташа тут же доставала мне нуж- ные книги для театра, отвечала на трудные вопросы, советовала почитать что-то из новинок. Повезло Наталье с библиотекой, но и библиотеке с На- тальей повезло. Трудно представить без неё клуб юных читателей «Пега- сик», «Неделю детской книги» и многое другое.

Т р у д о л ю б и в а я    и    т р у д о с п о с о б н а я

Мне казалось, что она вкалывает без передышки.

Спрашиваю:

— Над чем работаешь?

— Написала пьесу на 15 минут и две в голове.

В другой раз:

— Как я люблю свои сказки!

Её голова всегда была в работе. Зная, что театр отнимает у меня много времени, необходимого для литературы, сочувствовала, звонила:

— Когда ты бросишь свой долбаный театр и начнёшь писать стихи? Я (испуганно):

— У меня главный режиссёр на параллельном телефоне!

Она (как бы спохватившись):

— А-а, так когда ты бросишь свой замечательный театр и начнёшь пи- сать стихи?

Наталья успевала писать не только стихи, но и прозу, пьесы, журнальные и газетные статьи, была в эпицентре культурных событий не только Донецка, но и Москвы, Киева, Одессы, зарубежья. Мы пересека- лись с ней в театрах, филармонии, на вернисажах в художественном музее и подвальчике авангардистов. А какой прекрасный вечер «Афина приду- мала флейту» устроили они с флейтисткой Людмилой Шершнёвой! Бывали и домашние посиделки. Чтобы выжить, Наталье приходилось писать километры заказных текстов, но в любой литературной работе она не опускалась до халтуры, оставаясь профессионалом, Литератором с большой буквы.

Д е р з к а я    и    о т в а ж н а я

Логично предположить, что дерзость и отвага достались ей от отца- лётчика и крепли в неизбежных для семьи военного переездах. Урал, Средняя Азия, Африка, потом Донбасс — эта географическая смесь сыгра- ла свою роль в причудливом Наташином характере.

Она входила — и это уже был вызов. Умела сказать в лицо нелицепри- ятные вещи, особенно касающиеся литературы — «наотмашь — так знаю, так смею». Могла осадить назойливого графомана или просителя реко- мендации в союз писателей.

Одного, особенно настойчивого, который не постеснялся явиться к ней домой, конкретно выставила за дверь. В её стихах, на мой взгляд, была твёрдая походка, упругий бег и смелый прыжок, за которым могло быть либо стихотворение, либо пропасть.

Что-то похожее случалось и в жизни — порой ради красного словца (иногда матерного) она делала резкий выпад, и на неё обижались.

Р а н я щ а я    и    р а н и м а я

Помню, кто-то заметил, что наши фамилии связывает буква «х». Наталья тут же отреагировала: «Где Куралех заканчивается, Хаткина только начинается». Это был невинный укус — кусать она умела куда больнее и кусала многих. Осо- бенно досталось Петру Свенцицкому, причём не только при жизни, но и после смерти. «О мёртвом или хорошо, или ничего» — это не для Натальи. Достаточно вспомнить её резкий материал в «Диком поле», посвящённый памяти Пети. Я чувствую здесь два момента. Во-первых, абсолютную неспособ- ность Хаткиной к реверансам и насилию над своими чувствами, иногда сиюминутными (неудобно окружающим — зато честно). Во-вторых, как мне кажется, по своей творческой природе она не ощущала чёткой грани между тем и этим светом. Не зря тема смерти звучала в её стихах с молодых лет с какой-то лёгкостью и свободой, во всяком случае, без надрыва.

Да, она умела ранить, но и сама была очень ранимой. Расскажу смешной случай. Филармония. Впервые исполняется произведение донецкого композитора с элементами мелодекламации. По просьбе автора стихи ки- тайских поэтов читает Наталья Хаткина, а надо сказать, читала она пре- красно. Успех, цветы, объятья. Поздравляют композитора. Поздравляют Хаткину. Подходит Славик Верховский и роняет невинную шуточную фразу: «Наталья Викторовна, это лучшее из того, что вы написали».

На фоне только что звучавшей китайской лирики реакция была нео- жиданно бурной, вплоть до упоминания «одного гектара, на котором она с ним с…ь не сядет». Знаю, что после этого случая лет десять Хаткина не видела Верховского в упор. Зато потом он стал её преданным другом, бла- годаря которому, кстати, Наталья вошла в редколлегию Одесского юмористического журнала «Фонтан».

В е с ё л а я    и    о с т р о у м н а я

«У меня желание поржать никогда не исчезает», — говорила Наталья. Из её стихотворных экспромтов можно было бы составить отдельную книжку. Ах, если бы всё это сохранилось: искромётные записки на скучных собрани- ях, неприличные лимерики, ехидные посвящения, смешные поздравления, иронические романсы, забавные куплеты… Впрочем, уцелело признание тому же Славику Верховскому, прозвучавшее на выездном дне его рождения в моём доме. Куплеты якобы от собачки Сонечки исполняла автор:

Верховский, ты мне словно брат,

Но помню я: ты не женат!

И по ночам мечусь во сне:

— Женись на мне! Женись на мне!

 

Но не расколешь сей орех,

Ведь рядом Света Куралех,

Что тоже стонет при луне:

— Женись на мне! Женись на мне!

 

Ты спал у Иры на диване

И — хоть неромантичный век,

Ты — как в порядочном романе,

Женись, как честный человек!

 

А есть ещё Карасик Лиля —

В ней уйма вкуса, бездна стиля,

Она рыдает в тишине:

— Женись на мне! Женись на мне!..

Экспромты Хаткиной были разными: иронично-возвышенными и матерными, уничтожающими и полными любви, но всегда точными по мысли и талантливыми. Мне повезло — меня Наталья увековечила, придумав надпись к мемориальной дощечке на театре кукол (правда, одну на двоих с композитором Анатолием Шухом):

Доводим до сознанья всех,

В ком разум не потух:

Здесь шухарила Куралех

И куралесил Шух.

Д о б р а я    и    з а б о т л и в а я

Наташа говорила о себе, что она злая, но в глубине души была доброй. Бескорыстно и много помогала друзьям-литераторам — писала рецензии, редактировала книги, дарила идеи, советовала, успокаивала, настраивала…

Была очень заботливой матерью, признавалась: «В детстве меня шпыняли — какая я плохая, потому Машу я старалась чаще хвалить». Когда у Маши после долгих испытаний сложилась благополучная семейная жизнь, боялась дышать в её сторону — чтобы не сглазить. А уж о внуке Давиде и говорить не приходится — по моим наблюдениям, они обожали друг друга.

Теплота и забота появились и в наших отношениях, особенно в последние годы. Время от времени мы перезванивались. Как трогательно (каждого в отдельности) уговаривала она меня и Авцена снова сойтись.

Т а л а н т л и в а я    и    н е п о в т о р и м а я

«Я многое хочу сделать, только по-своему» — Наташины слова. «По- следний знаменосец войск любви», она и сделала многое. Главное — стихи, в которых слышится дыхание Серебряного века, пульсирует боль отпущен- ного ей времени, чудятся азиатские мелодии («Где? В золотой Бухаре. Где? В золотом октябре мальчик плясал на канате в шёлковом пёстром халате»), африканские ритмы («Манго! Папайя! Я не уйду из рая!») Главное — стихи, в которых она живёт по-своему. А ещё есть сказки и проза. А ещё её рецен- зии бережно хранят художники, актёры, музыканты, поэты. А ещё звучат песни на её слова, а в театрах идут спектакли по её пьесам.

В театре кукол уже девятый год не сходит с афиши «Дюймовочка», которую Наталья Хаткина рассказала по-своему (музыка и режиссура Ана- толия Шуха).

Натальи нет, а перед юными зрителями порхает придуманная ею Стрекозесса-поэтесса, квакает Жаб Жабыч — обыватель, и маленькая ге- роиня на ниточках судьбы ищет дорогу к своему счастью. Каждый раз, когда звучит пронзительная песенка Дюймовочки, у меня сердце обрывается — да это же про Наташу:

Я за радостью тянулась,

Только радость увернулась,

Улетела — не догнать.

На кого теперь пенять?

В последний раз мы общались по телефону. Накануне я отправила ей по интернету написанный недавно «Венок октав» (попытка биографии). Утром, в половине седьмого — звонок. Наталья: «Прости — больше не могла ждать». После приятных слов — совет: усилить ритмически строку «Театр на гастролях, муж в другой стране». «Нет, можно, конечно, оставить и так, но я бы…» Короче, в результате получилось: «Собака спит в углу, а муж — в другой стране». «Ну вот, — сказала она довольно, — теперь все на своих местах, да и что за биография без собаки…»

Конечно, Наталья Хаткина известна не только как Говорящая собака, но и как Саmbalа, как старушка «Х». А ещё её называли вторым Пушкиным. Вот уж это, по-моему, — пустая затея, потому что быть вторым(ой), даже Пушки- ным, не в её правилах, тем более, с именем Наталья. Пусть остаётся Хаткиной — единственной и неповторимой, в крайнем случае — Говорящей собакой.

P. S.

Стоило поставить точку — нашлись записи разговоров с Натальей.

Привожу только её прямую речь:

— Вечность расплывчата, а время — конкретно. Мне не нравится чело- век, который живёт во времени и думает о вечности.

— Если заходит с кем-то речь о вечных понятиях, я приглашаю к сто- лу и наливаю пиво.

— Любимое занятие — сидеть на диване и читать.

— Терпеть не могу сантиментов. Я не жёсткая — я нормальная.

— Надо войти в ритм, не давать себе расслабиться, иначе — чревато… Мой темп: бежал — бежал — упал — проспал сутки…

— Стихи — это нормальная жизнедеятельность человека.

— Вижу красоту в обыденном.

— Хочу быть «широко известной в узком кругу».

— Зависть — двигатель прогресса. Я всегда кому-нибудь завидую, например — Майе Плисецкой.

— Моё несовершенство радует других.

— Без кошки и собаки жизнь лишается пушистости.

— Живу и плачу — мне жалко людей.

— У велосипеда есть душа — у мужчины души нет.

— Предал человек, поменял коней на переправе — его право.

— Я позволяю людям быть такими, какие они есть.

— Моё кредо: медсестра в сумасшедшем доме. Не пациент, а именно — медсестра.

— В троллейбусе, на работе стараюсь не обижаться на людей — всё равно:

 

Если ветка хлестнёт по глазам —

это ветка: она не виновна.

Если дождь промочил до костей —

это дождь: он не может иначе.

— Если человек исчерпал себя, то надо к смерти нормально относиться.

— В последний день желательно не оставить после себя нестиранных ве- щей, сделать наконец-то уборку, уничтожить лишние бумаги, созвать всех…

— Лечь спать, а утром не проснуться — самое классное!

И ещё о вечности:

— Из берцовой из кости будет деревце расти.

2013-12-03 06:45:23

Майя Радомская
Израиль, Нетания
Я впервые услышала имя - Наталья Хаткина (светлая ей память!),но теперь мне кажется, что знала её при жизни, так замечательно , с любовью и юмором написала Светлана Куралех воспоминания об этом ярком человеке.Я не имею прямого отношения к поэзии и вообще к литературе, вот не удержалась от комментария.Уж очень талантливо написано, прошу прощения за "нахальство".

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов