Интеллектуально-художественный журнал 'Дикое поле. Донецкий проект' ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня среда, 09 октября, 2024 год

Жизнь прожить - не поле перейти
Главная | Добавить в избранное | Сделать стартовой | Статистика журнала

ПОЛЕ
Выпуски журнала
Литературный каталог
Заметки современника
Референдум
Библиотека
Поле

ПОИСКИ
Быстрый поиск

Расширенный поиск
Структура
Авторы
Герои
География
Поиски

НАХОДКИ
Авторы проекта
Кто рядом
Афиша
РЕКЛАМА


Яндекс цитирования



   
«ДИКОЕ ПОЛЕ» № 11, 2007 - ТЕРРИТОРИЯ ТЕКСТ

Яновская Ли
Украина
Харьков

Бурсацкий спуск, дом семь



1.

 

Зайдя в этот чудом ещё не разваливший- ся трехэтажный дом, вы можете, как явствует из рекламы, облепившей единственный подъезд: а) сделать срочное цифровое фото за 5 мин; b) отыскать свою потерянную половину, посетив брачный клуб «Жизнь»; c) вылечить болящие зубы в частном стоматологическом кабинете; d) дать рекламное объявление во всех газетах и TV; e) задать несколько деловых вопросов сотрудникам ком- паний «Лидер Кредит» и «Финансовый Холдинг Самсон» и f) наконец, ре- шить свой квартирный вопрос с помощью союза риэлторов и оценщиков агентства недвижимости «Квартал».

В цоколе приютился мясной склад. На втором этаже — таинствен- ная перманентно закрытая дверь с не столько успокаивающей, сколько устрашающей табличкой: «Объект под охраной». На старинной кованой лестнице вы, вероятно, встретите двух-трёх скучающих курильщиков, ды- мящих дорогими сигарами и попеременно стряхивающих пепел в чугун- ную пепельницу, прибитую (чтобы не украли!) прямо к решетке. Рядом со входом, за углом, на холодной бетонной плите облюбовали место ночлега бомжи. Главная вывеска над этим странным подъездом концептуально гласит: «Не откладывай жизнь на завтра».

Полуциркульные арки. Венецианские окна. Беспрерывная игра наплы- вающих друг на друга ажурных теней. Собственно, дом построен в 1840-х го- дах и, похоже, более чем за полтораста лет ещё ни разу не ремонтировался. В войну здесь рухнуло деревянное перекрытие. Его кое-как восстановили. Местная легенда повествует об одной умалишённой жилице квартиры номер шесть, которая едва ли не ежечас- но выбегала на улицу с криками: «Крыша валится! Вы видите? Крыша вот-вот упадёт!». Крыша обитательницы коммунал ки дав- но съехала, и закончила жизнь эта бедная женщина, как и полагается, на Сабуровой даче.

Не знаю, может, и прав был Гераклит Темный: психее при- сущ самовозрастающий Логос. Интересно, что же присуще психее этого абсурдного дома? Наверное, само- возрастающая агония Ничто. Небытие. Мэ он. Чистая негативность элейцев. За последние три десятка лет дом пару раз горел, о чём напоми- нают руины, выбитые стёкла и провалившие- ся ступени лестницы чёрного хода. Метаста- зы разрушения здесь ощущаешь всем нутром. Густею щая день ото дня паутина трещин… Рас- ползающиеся пятна грибков на сырых стенах… Пожалуй, если и есть у этого дома нечто до- стойное взора истинного эстета, то это отнюдь не пыльная лепнина, что тщится выдать себя за украшение фасадов. Это поросшие мхом и-де- ревцами живописные горбы и впадины выходящих во двор стен, раскосы оконных рам, расщепы и обвалы углов и, конечно же, обломки кирпичей, торчащих из-под невыносимо грязной облупленной штукатурки.

Собственно, на кой-чёрт мне пришло в голову поселиться в квартире номер пять дома номер семь по Бурсацкому спуску? Вопрос, разумеется, риторический.

 

2.

 

Говорят, в той комнате, которую я занимаю, в XIX веке обитали монахи. И не просто благочестивые мужи, а особые, «певчие». Да, именно. Ибо сей «певческий дом» некогда принадлежал Покровскому монастырю. И вполне возможно, что на столике, что у изразцовой печки, да, да, именно там, где сей- час покоится мой ноутбук, лет эдак сто двадцать тому назад стояла бруталь- ная металлическая кружка с водой какого-нибудь брата Епифания… Впро- чем, здесь вполне могла лежать и Библия некого батюшки Варфоломея…

Сейчас монастырь a) стал не просто Покровским, а Свято-Покровским (видимо, у послушников прибавилось святости); b) отгородился от нашего дома глухой кирпичной стеной; c) сокрылся, т. е. буквально исчез из преде- лов мирской видимости, как минимум, по причине разросшихся густых крон деревьев. Из девятнадцати монастырских куполов из моего окошка не видно ни одного. Зато отсюда открывается великолепный вид на архиерей- ский дом и… грандиозную, многоцветную, навер- ное, самую большую в округе помойку. А еще — на пустырь, что остался от снесенного по соседству дома и теперь используется для выращивания ко- нопли некоторыми её местными ценителями.

Ну да ладно. Будет жаловаться. Ведь живу я, можно сказать (уж простите за пафосный штамп), «в самом сердце исторического города», откуда он-то и «начал быть», точнее, хаотически в разные стороны произрастать. То бишь, живу я в онтологическом центре своей любимой ма- ленькой урбанистической вселенной, в нескольких минутах хода от слияния двух полувысохших речушек, в нескольких сотнях метров от самого древнего в этих местах барочного храма, прямо под стенами монастыря, если хотите — за монастырской оградой. На са- мой что ни на есть границе сакрального и профанного градов. И наиболее восхитительное в этом пограничном доме — просыпаться и засыпать под нежный, протяжный, гулкий, страстный, томный, зовущий, печальный, завораживающий колокольный перезвон.

 

 

 

3.

 

Знаете, что такое коммуналка? Это разбегающиеся из каждой точки во все стороны пауки и тараканы… И в какое бы место вы ни ткнули паль- цем, картина будет та же самая. Нет ни центра, ни периферии в этом неусып- ном бегстве сил тьмы. Вечная экспан- сия во времени и пространстве кро- шечных черных шариков, судорожно перебирающих лапками. Бесконечное развертывание всего во всем вовнутрь и вовне. Безграничное аморфное раз- растание ничто в нечто, пребывающее всегда-и-повсюду. Стоп. Что-то это мне напоминает. Ах, да. «Areopagitic corpus». Сфера, центр которой везде, а границы нигде. О Боже! Что за без- божные мысли! Умолкаю.

 

 

 

 

 

4.

Люблю читать спокойные медитативные тексты. Например, «По- кровский мужской монастырь основан был в 1726 году, а в 1799-м обращен в архиерейский дом. Вследствие тесноты главного храма во имя Покрова Пресвятой Богородицы, архиепископом Харьковским Амвросием собраны были значительные пожертвования на построение нового трехпрестольно- го храма. В 1896-м этот храм был освящен во имя Озерянской иконы Бо- жией Матери, каковая икона имела пребывание в монастыре с 30 сентября по 22 апреля; боковые приделы освящены в честь святого апостола Иоанна Богослова (с правой стороны) и святого Димитрия Солунского (с левой). В устроенной под этим храмом церкви во имя Трех Святителей церкви почи- вало тело святителя Мелетия, архиепископа Харьковского, перенесенное сюда из погребения, находящегося под монастырской Крестовоздвижен- ской церковью. В той же Трехсвятительской церкви (на северной ее стороне) в земле под полом находилась могила преосвященника Амвросия».

А еще люблю читать родословия и хронологические таблицы. Безраз- лично, какие именно. Это настраивает на философский лад. Выглядываешь в окошко и видишь, к примеру, архиерейский дом. И вдруг понимаешь, что не стоит сочинять верлибры. Бессмысленно. Потому что лучший верлибр уже сочинила история. Такие мартирологи непременно следует произносить вслух. Шепотом, нараспев, как стихи Басё или Мандельшта- ма. Например, «Хронологический список Харьковских архиереев». Тех самых, что титуловались вначале как епископы Слободско-Украинские и Харьковские, затем как епископы Харьковские и Ахтырские, а затем как епископы Харьковские и Богодуховские:

 

Христофор (Харитон Семенович Сулима) — с 1799 г. по 1813 г.

Аполлос (Тимофей Иванович Терешкевич) — с 1813 г. по 1817 г.

Павел (Павел Кондратьевич Саббатовский) — с 1817 г. по 1826 г.

Виталий (Виталий Борисов-Жегачев) — с 1826 г. по 1832 г.

Иннокентий (Илья Федорович Александров) — с 1832 г. по 1835 г.

Мелетий (Михаил Иванович Леонтович) — с 1835 г. по 1840 г.

Смарагд (Александр Крыжановский) — с 1840 г. по 1841 г.

Иннокентий (Иоанн Александрович Борисов) — с 1841 г. по 1848 г.

Елпидифор (Алексей Иванович Бенедиктов) — с 1848 г. по 1848 г.

Филарет (Дмитрий Григорьевич Гумилевский) — с 1848 г. по 1859 г.

Макарий (Михаил Петрович Булгаков) — с 1859 г. по 1868 г.

Нектарий (Николай Самойлович Надеждин) — с 1859 г. по 1874 г.

Савва (Иоанн Михайлович Тихомиров) — с 1874 г. по 1879 г.

Иустин (Иоанн Охотин) — с 1879 г. по 1882 г.

Амвросий (Алексей Иосифович Ключарев) — с 1882 г. по 1901 г.

Флавиан (Николай Николаевич Городецкий) — с 1901 г. по 1903 г.

Арсений (Александр Дмитриевич Брянцев) — с 1903 г. по 1914 г.

Антоний (Алексей Павлович Храповицкий) — с 1914 г. по 1918 г.

Нафанаил (Никодим Захарьевич Троицкий) — с 1920 г. по 1922 г.

Константин (Константин Григорьевич Дьяков) — с 1924 г. по 1935 г.

Иннокентий (Иннокентий Алексеевич Летяев) — с 1935 г. по 1936 г.

Иннокентий (Борис Дмитриевич Тихонов) — с 1937 г. по… 1937 г.

 

Не думайте, что история закончилась в 1937-м. Хотя для многих она закончилась именно в 1937-м. Но далее были Александр, Стефан, Нестор, Леонид, Никодим, Ириней и снова Никодим. Просто верлибр, как и жизнь в целом, можно начинать и обрывать в любом месте.

 

5.

 

Почему-то меня здесь принимают за иностранку. Уже несколько раз спрашивали: «что-то полюбили вы наши места, а вы, собственно, из какой страны приехали?» И соседи, и работники фирм, и охранник в супермаркете, и бородатый Леонид, заправляющий зажигалки. Видно, я как-то не так оде- ваюсь, на сумке надпись «Authentic Heritage Dockers», съехавшие набок очки, в зубах неизменная сигарета, в руках цифровая фотокамера, да и вид в целом слегка отмороженный. Обычно отвечаю: «Я из Голландии». Если и дальше пристают с расспросами, перехожу на шепот, будто открываю секрет: «На пару месяцев сняла здесь комнатку, пишу книгу об истории Харькова».

Кстати, о Голландии. Прожила я в небольшом городке Наймехен всего каких-то пять недель. Но сознание как-то очень сильно «оголландилось». Даже появились соответствующие привычки: утром — легкий завтрак, состоящий из чашечки кофе и кусочка голландского сыра, днем — трубка, набитая табаком, вечером — бесцельное фланирование по городу. Вот чего не удается воспроизве- сти в здешних условиях, так это: а) велосипедные прогулки по окрестностям (по причине отсутствия удобных дорожек, светофоров и пандусов); b) традицию вечерами пить кофе с книгой в руках, сидя в кресле за столиком в палисаднике, увитом цветами (по причине отсутствия кресла, столика, цветов, да и самого палисадника); с) ритуальное произнесение двух известных мне голландских выражений: «худеморхен» и «худенахт» (по причине отсутствия отзывчивой языковой среды); d) возможность зайти в ближайший cafe-shop (по понятной причине) и спокойно, как ни в чем ни быва- ло, произнеся «one joint, white snow, please», получить искомую ароматную игрушку стоимостью в 3 Euro, после чего, найдя укромное безлюдное местечко с видом на святого Стефана, глубоко затянуться и наблюдать, как густеют цвета, становятся более контрастными тени и расплываются контуры собора; e) привычку каждый день посещать какой-нибудь новый музей, а если в городе уже не осталось интересных музеев, садиться на поезд и ехать в соседний город: Хертогенбосх, Делфт, Бреду, Гаагу, Амстердам, или, скажем, Брюссель, Брюгге, Кельн, Париж. Все ведь рядом.

Музеи я смотрю вовсе не по-туристически. Просто у меня есть одно давнишнее хобби, связанное с детально разработанной техникой созерца- ния. Что-то вроде «медитации над картиной». Неспешно окинув взглядом экспозицию, выбираю какой-нибудь маленький шедеврик, например, ри- сунок братьев Лимбург, или картину Вермеера, или офорт Дюрера. Под- хожу на близкое расстояние, примерно сантиметров 70, и начинаю вгля- дываться. Не глядеть, а именно в-глядываться. Помните у Хайдеггера: «в-слушивание-в- бытие»? Так вот, это нечто похожее. А еще это похоже на «Ожидание забвение» Бланшо. Нужно долго забывать и забываться, ждать не ожидая и неожиданно дождаться того момента, когда образ вдруг «откроется», и… ступить за плоскость изображения, на ту сторону. В картину надо войти вовнутрь. Незаметно соскольз- нуть с поверхности в глубину. Оказаться в том веке, в то время года, в тот час дня. Расслышать шумы и голоса. Ощутить запахи. Обойти вокруг все изображенные дома, улыбнуться встречным, прикоснуться к предметам, насладиться шелестом деревьев и трав. Вжиться в каждую деталь. И когда реальность по ту сторону станет более реальной, чем, скажем, шаги и голоса посетителей за вашей спиной или звонок, предупреждающий о закрытии музея, вот тогда время замедлит свой ход и, возможно, даже совсем остановится. И тогда вы и в самом деле войдете «внутрь» образа, точнее, пройдете «через» него — в пространство без пространства, в форму без форм, в узкую щель между здесь и там, в за- зор между сейчас и тогда. Зачем? Не знаю. Может, затем, чтобы прожить какой-то момент еще одной не-своей жизни. К чему это я? Ах, да. Просто в моем любимом городе Харькове, мягко говоря, не так уж много музеев. Зато Харьков, нет, вы только не смейтесь, в самом деле немного похож на Амстердам. И не только специфически- ми запахами, которые совершенно идентичны на улице Клочковской и в кварталах красных фонарей. И не только немыслимым смешением лиц всевозможных рас и наций, цветов кожи и разрезов глаз.

Речь идет о визуальных образах города. «Харьков — тот же Амстер- дам». В особенности, если вы выйдете поздно вечером, когда уже на улицах не видно лиц, а на набережных — мусора, и побредете вдоль здешних ре- чушек в тот час, когда загораются огоньки, и отыщете ракурс на церковку, отраженную в воде…

 

6.

 

В доме номер семь до недавнего времени было шесть квартир. И в каждой — по три семьи. Выходит, восемнадцать. Плюс флигель. Итого — девятнадцать. Нумерологический символизм явно хромает. Не три, не четыре, не семь, не девять, не двенадцать и не тринадцать. Даже не сорок, в конце концов. Никакой такой особенной мистической логики из этих цифр при всем желании не выудишь. Интересно, что число девятнадцать значило у пифагорейцев? Впрочем, неважно. Зато число девятнадцать почему-то совпадает с количеством монастырских куполов.

Сейчас заселены всего две квартиры, пятая и шестая. И флигель. Но сколько на самом деле здесь обитает людей, сосчитать не так-то просто. Кто-то вселяется. Кто-то выселяется. Кто-то раз в году появляется и тут же исчезает. Комнаты то и дело сдаются внаем, и постоянно мелькают все новые лица. «Гипостазис», как сказали бы стоики и Плотин.

Любопытно узнать, как складываются судьбы обитателей этих тру- щоб. Как скрещиваются. И как расходятся. И как взаимно мерцают, нераз- дельно и неслиянно. Население коммуналок есть вечное гипостазирова- ние. Одна ипостась исходит из другой, в свою очередь, порождая другую.

 

7.

 

Говорят, последнюю треть века XX в. моей комнате жили весьма не типичные для здешнего бандитского района тихие, донельзя спокойные и мирные старички: Софья Соломоновна и Давид Аронович. Они практиче- ски не выходили из своей комнаты. О них никто ничего не знает и никто ничего не помнит. Разве только имена. И еще-то, что они однажды взяли и уехали. И никто не знает и не помнит, зачем и куда они уехали. Просто взяли и в один миг исчезли. Так же тихо, донельзя спокойно и мирно.

И никто не знает и не помнит, как и зачем они жили, куда и почему уехали, когда умерли и умерли ли вообще, не говоря уже о том, жили ли они на самом деле в квартире номер пять. Действительно, ну что это за жизнь такая: тихая, донельзя спокойная и мирная… Прямо-таки orphicos bios — «жизнь орфическая». Уединенная и молчаливая… Призванная из-за- бытия и исчезающая, видимо, там же, в за-бытии.

Нелепые бурсацкие орфики, я представляю Вас такими: a) сутулыми; b) растерянными; c) вечно глядящими под ноги и что-то бормочущими на идиш о невозможности возвращения; d) почти всю жизнь прожившими рядом с разрушенным Храмом чужой веры; e) так и не вернувшимися на свою истинную отчизну. Потому что никто не знает, что такое истинная отчизна: ни эллины, ни иудеи. Потому что путь, которым можно вернуть- ся, не есть истинный путь. Примерно так мог бы сказать даос, или, к при- меру, христианский аскет, буддийский отшельник, гностик, герметист, халдей, суфий, хасид и иже с ними. Примерно так думают некоторые жители дома номер семь.

 

8.

 

Орфизм произошел от дионисийства. Или наоборот: дионисийство — от орфизма. Какая разница? В сущности, никакой, если вспомнить о том, что они являют собой своего рода два противоположных пути к одной и той же неуловимой и непостижимой истине. А истина, как известно, в вине (во всех смыслах последнего слова). Одно из подтверждений тому — дионисийствующая менада, известная всей округе под прозвищем «Ирка- алкоголичка», единственная обитательница флигеля дома номер семь. Уж ее то, в отличие от Софьи Соломоновны и Давида Ароновича, все знают и все помнят. Она у всех на виду. Все удивляются, как так можно: нигде не работать и столько пить? За всю свою не тихую, весьма беспокойную и далеко не мирную жизнь Ирка-алкоголичка работала всего-то две недели: продавала газеты в метро. Надоело. Бросила (конечно же, продавать газе- ты, а не пить). После очередного продолжительного запоя ее, вместе с оче- редным предположительным мужем, выселили из квартиры. Да не просто, а с громким публичным скандалом.

На Бурсацкий спуск в тот день съехалось множество корреспонден- тов телевидения, тут и там мелькали камеры, щелкали фотовспышки, туда-сюда сновали десятки зевак. Цель этой, прямо скажем, не слишком художественной акции была вполне благовидной и в меру воспитательной: показать другим, как это нехорошо много пить и годами не платить за квартиру. Итак, служители правопорядка связали алкоголиков за руки и ноги, выволокли на улицу под всеобщие овации, охи, вздохи и улюлюка- нье, погрузили в милицейскую машину и увезли в неизвестном направле- нии. В полифоническом аккомпанементе этого перформанса при желании можно было различить: a) вой сирен; b) гневные, отнюдь не цензурные вы- крики участников акции, а также вольных и невольных свидетелей; c) жа- лобные причитания сердобольных старушек. Квартиру наглухо заколоти- ли и опечатали. А поучительный телесюжет показали законопослушным жителям города, мол, глядите нам… Чтоб не повадно было. Каково же было удивление соседей, когда менада и ее гипотетиче- ский муж спустя всего лишь пару недель вновь преспокойненько всели- лись в свою квартиру, где проживают и поныне. И, надо сказать, с утро- енной жизненной энергией продолжают свое беспробудное дионисийское дело… Да и за квартиру по-прежнему не платят. Возможно, им отвалили немалую сумму за эту PR-акцию. Впрочем, не знаем, и никогда не узнаем: ignoramus, et semper ignorabimus, как говорили агностики. А ведь жизнь в доме номер семь если чему и научает, то именно агностицизму. Я вот все думаю. Какое слово более адекватно для описания этого дома: «агностос» или «аррэтос»? Непознаваемый или невыразимый? Или и то и другое. Или ни то, ни другое. Или и то, и другое, и ни то, и ни другое. Да уж.

 

9.

 

Знаете, что меня всякий раз, снова и снова, с воистину неугасающей, если не сказать со все возрастающей силой повергает в шок, когда я откры- ваю дверь квартиры номер пять? Огромное количество каких-то тазиков, баклажек, банок, бутылок, вёдер, лоханок, мисок, кастрюль и корыт, на- полненных водой. То ли крестильня, то ли купальня. Ни дать, ни взять, какое-то святилище для совершения архаических ритуалов очищения. Целый мистериальный комплекс. Малые Элевсинии. Бурсацкий бапти- стерий.

Нет, иногда все же не прав был Гераклит Темный. Не все меняется и не все течет. В квартире номер пять дома номер семь осуществляется тор- жество стоячей воды! Никакими доводами рассудка не подтверждаемое. Здравым смыслом не подкрепленное. Физически и метафизически безо- сновное, каузально неизъяснимое, абсурдное торжество абсолютного за- стоя — гимн неизменной и нетекучей воде!

Может, в доме нет душа? Разумеется, нет. Отсутствует горячая вода? Конечно же, отсутствует. Сломался сливной бачок в туалете? Понятное дело, сломался. Да, но, простите… Ведь «панта реи»… Нет, оказывается, не «панта» и не «реи». Да здравствует стоячая вода! Не-движность! Не-ум! Не- деяние! Нирванное отсутствие ванной!

Застывшие лужицы вечного покоя. Иногда в легкой ряби этих кружа- щих повсюду омутов отражаются трещины потолков и пролетающие мухи. Маленькие сакральные островки не-жизни. Не-смерти. Не-понимания.

 

10.

 

Однажды Чехов, отчего-то невзлюбивший Италию, написал в своем дневнике: «Рим — тот же Харьков». В контексте настроений Антоши Ча- хонте это, вероятно, должно было значить нечто вроде: «Рим — наигнус- нейший, грязный, скучный провинциальный город». Однако харьковские краеведы-патриоты, вовсе не желающие признавать подобных коннота- ций, с легкостью необычайной инвертируют порядок слов, да и весь смысл фразы: «Харьков — тот же Рим». Ох уж эта самообольстительная иллюзия. «Нас возвышающий обман»…

«Харьков — тот же Рим». Эту сентенцию, должно быть, особенно при- ятно произносить тогда, когда вашему взору предстают забавные подме- ны. Вместо собора святого Петра — псевдовизантийская Благовещенская церковь. Вместо набережной Тибра — заросшая заводь зеленой речушки Лопань. Вместо конной статуи Марка Аврелия — манизеров монумент Кобзарю. Вместо триумфальной арки Септимия Севера — конструкти- вистский шедевр Госпрома. Вместо капитолийской волчицы — скрипач на крыше. А вместо форума Романум — бескрайняя площадь Свободы.

Способность чувствовать по принципу «подобное — подобным» уже Парменидом была обозначена как эстезис. Н-да. Понимаю, что все можно сравнивать со всем, но не до такой же степени. Аналогия «Харьков-Рим», на мой взгляд, корректна лишь в трех моментах: a) чрезвычайная грязь на улицах; b) повсеместные живописные руины в центре; c) наличие ката- комб. Уж поверьте мне, параллели точные и неоднократно проверенные длительными прогулками по обоим городам.

Вообще, по моему глубокому убеждению, при обретении определен- ной дистанции «философической отрешенности» от бытия, в принципе, совершенно безразлично, где жить и какие именно руины созерцать в раз- мышлениях о, так сказать, «бренности, суетности и преходящести всего». Не все ли равно, глядите вы на город с холма Палатин или с Университет- ской горки? Не все ли равно, что перед вами — каменоломни Колизея или развалины дома в Классическом переулке? Не все ли равно, что рассма- тривать — гравюры Пиранези или офорты Макова

«Нет, далеко не все равно» — с грустным вздохом отвечу на собствен- ный же вопрос. Мне знакомы лишь два «вечных города» на этой земле. В одном из них вечно бьют фонтаны, и отовсюду льется вода. Несметные по- токи живой серебристой субстанции ежесекундно проливаются из камен- ных и чугунных пастей львов, бесчисленных источников и труб. И куда бы вы ни взглянули, какой бы улицей ни пошли, за какой бы угол ни завер- нули — всюду встретите одно и то же: ликующе возносящиеся и с шумом низвергающиеся кубометры прозрачных вод. «Вечный город» — это ни на миг не утихающая симфония радужных брызг и струй, похоже, совершен- но равнодушных к архитектурным декорациям, будь то линейный фасад палаццо Фарнезе, портик Пантеона или назойливое барочное великоле- пие вокруг тритона и крылатого коня фонтана де Треви.

Но есть и другой образ «вечного города». В его душной обезвоженной каменной оболочке, в его сточных ямах и высушенных канавах, где некогда текли реки, в его мелких озерцах, болотцах и лужицах застыл лик унылой, сонной вечности. «То кинун акиэтон» — неподвижный перводвижитель. Разгоряченные крыши и раскаленный асфальт. Гераклитов поток давно иссяк. Кажется, становление становящегося здесь навеки уступило место бытию ставшего.

Харьков — это типичный «фонтан истощения». Иногда в этом цар- стве дремлющего безвременья встречаются странные дома с тазиками, ба- клажками, банками, бутылками, вёдрами, лоханками, мисками, кастрю- лями и корытами, наполненными водой. В них-то и свершается таинство недвижности, мистерия стоячей воды, которой неоткуда, некуда, да и не- зачем течь.

 

11.

 

Когда иудейско-бурсацкие орфики Софья Соломоновна и Давид Аронович внезапно исчезли из квартиры номер пять, их комнату вирту- ально заселило целое театральное семейство: отец, мать, их сын, его жена, их дочь, ее муж, их дочка и кошка Лиза. «Бедная Лиза»! Только она в этом семействе не играет, а живет по-настоящему (то и дело производя на свет все новые и новые генерации котят). Все же остальные члены театрального семейства без устали играют в настоящую жизнь. Например, «фамильяр- ничают». Так я называю игру квази-само-номинаций: чехарду фальшивых фамилий и псевдонимов, меняющихся с легкостью, как гримы и маски. В театральной семье почему-то все имеют разные фамилии: Шевцова, Гирш, Черкашин, Буланина, Хейфец, Боданская, Квитка и т. д. А еще члены се- мейства служителей Мельпомены «безместничают». Так я называю игру квази-само-адресаций: чехарду мест, домов, адресов и прописок, что с из- вестной долей условности можно назвать «болезнью квартирного авантю- ризма» или «игрой в недвижимость». Все члены театрального семейства живут порознь: в разных районах и квартирах. И прописаны повсюду. Пу- стующие комнаты сдают внаем, покупают, меняют, продают, перепрода- ют… И, надо же, при этом большую часть жизни бедные служители Мель- помены проводят на крохотной неблагоустроенной даче за городом!

Словом, сплошное лицедейство. Homo ludens. Что вы хотите, «жизнь есть театр». Хотя… Похоже, они играют и в свою принадлежность миру театра. Жалкие актеришки! Знаете, почему это семейство именуют театральным? Отец когда-то давно, гово- рят, действительно был актером в театре русской драмы. Мать работала там же, правда, суфлером (эту роль она играла и в семейных отношениях). Но вот их сын Валентин продолжил династиче- ское увлечение странным образом. Он устроился в театр… электромонтером. Его жена работает там же… гардеробщицей. На вопрос: «кем вы работаете?» Валентин эдак уклончиво отвечает: «Я театральный работник, вот уже сорок лет в оперном театре». И никогда не упускает возможности небрежно бросить фразу вроде: «Думаете легко работать на сцене?» или «Моя жена се- годня очень устала, у нее было два спектакля!!!»

Именно у завзятого театрала Валентина (иногда, правда, он пред- ставляется Романом, но последние года два он Валентин) мне и довелось снять комнату. Хозяин блистательно сыграл свою роль, т. е.: a) взял деньги за два месяца вперед; b) передал мне ключ; с) с неподдельной тревогой в голосе сообщил, что единственный работающий кран, расположенный на кухне, течет непрерывно тонкой струйкой: сорвана резьба, и потому кран нельзя ни открывать, ни закрывать; d) смущенно признался, что туалет находится на черной лестнице, ход с улицы на которую не запирается, а окна выбиты, и еще посоветовал ввиду отсутствия бачка ходить туда со своим ведром и при этом соблюдать осторожность, так как доски прова- ливаются, а ступени сломаны; e) показал длинный лабиринтоподобный ход к холодильнику, который почему-то находится в комнате хозяина, и всем своим видом выражая крайнюю степень доброжелательности и даже своего рода сострадания, честно сознался, что холодильник старый, не мо- розит и течет, но продукты в нем хранить все же можно; f) с равнодушной миной сухо проинформировал, что купаться здесь, в общем то, негде, если не считать корыта на кухне, в которой, правда, нет двери, но ведь где-то по соседству, наверное, есть сауны; g) поведал, что мусор нужно выносить во двор, но поскольку бак давно украли бомжи и сдали на металлолом, то пакеты с отходами можно бросать прямо из окна на большую помойку и h) на все лето уехал на дачу, оставив вместо себя, очевидно, в качестве полно- мочного представителя… кошку Лизу. Finita la commedia. Занавес.

 

12.

 

Любопытно, почему о жильцах говорят: вселились, а о нежильцах: выселились. Ведь не человек вселяется, а в человека вселяются. Отчего-то вспоминается богословское: «Боговселение». Я бы сказала так: «небо- вселение-в-человека». «Маленьким небом» называет человека Филон Александрийский. Вселение-человека-в-мир-и-его-выселение? Или на- оборот? Мира-вселение-в-человека-и-его-выселение? Вселение и вселен- скость. Надо будет как-нибудь подумать об этом.

 

13.

 

Дом под снос. Этим сказано все. Обреченность. Заброшенность. Эк- зистенция, зависшая на волосок от гибели. Апокалипсическое пережива- ние полноты бытия, которое вот-вот может быть отнято.

Чем выражение «дом под снос» отличается от, скажем, «человек смер- тен»? Ведь все мы, человеки, по сути, те же дома под снос. Нет, все же раз- ница есть. Человек, как известно, смертен внезапно. А дом под снос — это все равно что приговоренность к смертной казни. Камера ожидания. Оста- ток дней после объявления диагноза: неизлечим, летальный исход.

Забавно, но многие обитатели дома номер семь вселились сюда имен- но потому, что знали диагноз. Думалось, дом вот-вот снесут, а жильцам взамен дадут роскошные квартиры… Как бы ни так. Расчет в корне невер- ный. Здесь десятилетиями живут в надежде на то, что дом вот-вот снесут. Живут и умирают. Точнее, так: живут, рожают детей, дети тоже рожают детей, те тоже рожают детей. А потом все по очереди умирают. А дом все стоит. И продолжает рушиться.

Такая вот эсхатология никогда не наступающего конца. Memento mori, господа. Видимо, дом номер семь это что-то вроде пенитенциарного заве- дения, основная миссия коего — избавить человека от легкомысленности и обучить его тонкому и увлекательному искусству умирания: ars moriendi.

 

14.

 

Квартиры дома номер семь автономны, но есть место, в котором они словно бы начинают перетекать друг в друга. Это своего рода «метакос- мион», межмировое пространство, которое, если верить Эпикуру, отделя- ет один мир от другого, благодаря чему возможно формирование новых миров. Нет, «метакосмион» не только отделяет, но и соединяет миры. И вообще то, не только боги обитают в таких междумириях.

Коммуникативное пространство всего-и-всех-разделения-и-смешения именуется «черный ход». Это практически уникальный случай воплощения принципа римского атриумного дома на Бурсацком спуске. Сим- вол соседской соборности, дворик-колодец с выбитыми балясинами на перилах полусгнившей лестницы позапрошлого столетия объемлет всех жильцов, а равно и работников фирм по горизонтали и вертикали вокруг единого места всеобщего общения: все-со-общения.

Прототип атриумного дома — крито-микенский мегарон, перекрытое каменной плитой огороженное священное пространство. В центре оного — алтарь. Античный дом с внутренним двориком можно считать позднейшей вариацией на тему этого прототипа. Что могло служить центром такого дворика? У греков, скорее всего — статуя богини до- машнего очага Гесты. У римлян — не знаю. Наверное, тоже статуя бога, или бассейн (имплювий), или скульптурные портреты знатных предков, или пенаты.

В этот ряд так и тянет саркастически вписать наш Бурсацкий атриум. В его центре — зияние пустоты. Черный провал. Сакральная вертикаль в центре соединяет темный и сырой подвал — Аид хтонического низа — с растянутыми под потолком веревками, на которых сушится белье. Такая вот модель Миро-Здания. Духовная вертикаль дома — черный ход. В его иерархической выси словно бы развешены белые флаги: мы сдались. Бытие сда- лось перед бытом.

И может быть, поэтому наш священный атриум никак не отмечен присутствием художественного вкуса. Черный ход напичкан, выражаясь эвфемистически, не слишком уж притязательными предметами: старыми холодильниками, унитазами, горшками, ведрами, бочками, ящиками, ко- робками, ботинками, калошами, досками, палками, швабрами, тряпками и проч. Ну почему? Почему, скажите на милость, мы так живем

Каждый вечер на черный ход вываливает, помимо десятка крыс, луч- шая часть курящего населения дома и часами дымит у раскрытого окошка с видом на Покровский, Успенский и Благовещенский — три главных кафе- дральных собора города. Обсуждаются животрепещущие темы, от полити- ческих битв в парламенте и цен на овощи до абстрактно-метафизических проблем бессмысленности жизни, наивного богоискательства и судеб рус- ской интеллигенции. Именно здесь происходит «разгерметизация» жильцов. Капли «эго» самости растворяются в океане безличного абсолюта, отчего-то не испытывая при этом ничего похожего на обещанное мистиками транс- цендентальное блаженство. Просто индивидуальное бытие расплавляется в общем коммунальном месиве, только и всего. Здесь разгораются конфлик- ты, и здесь же происходит временное примирение. Здесь сводятся счеты и ставятся ультиматумы. Но здесь же слышен и исповедальный шепот, может, самого последнего предела приближения к неизъяснимому и несказанному, стихший тон задушевного разговора. Откровения и признания, так же, как и новости со сплетнями, перетекают из одной квартиры в другую, образуя постмодернистскую человечью ризому. Все смешивается со всем. Все взаи- мопроникает. К ночи эхо прожитых жизней безрадостно и безучастно сти- хает, бытие стекает в воронку — черную дыру черного хода.

 

15.

 

Язык — дом бытия. Дом — язык бытия. Бытие — язык дома. Безъязы- кость. Бездомность. Небытие. Никчемность-и-бессмысленность-всего.

 

16.

 

В комнате напротив моей, симметрично по отношению к театральному семейству, долгое время жила колдунья, которую звали Мария Федоровна. Впрочем, может, она была и ведьмой. Лично я не слишком разбираюсь в тонкостях дефиниций. Помнится, согласно классификации Эдварда Эванса-Притчарда, читавшего лекции для студентов Оксфорда, колдовством может считаться магия во благо и во вред, а ведовством — только лишь во вред. Может, я и ошибаюсь, но Марию Федоровну оксфордский профессор, скорее всего, причислил бы к ведьмам.

Большую часть года Мария Федоровна проводила за городом, собирая волшебные травки. Затем она их сушила, смешивала, сортировала, раскладывала по отдельным пакетикам, кулечкам, сверточкам и баночкам. А потом продавала под видом целебных снадобий. Вы возразите: «ну почему ведьма? Простая знахарка». Нет, скажу я вам. Самая настоящая ведьма.

Раз сын соседки из шестой квартиры заболел, и та обратилась к Марии Федоровне, мол, помоги вылечить ребенка. Ведьма посоветовала выкупать малыша в ванне, добавив в воду одну целебную трынь-травку. Мама пригото- вила ванну, в полном согласии с ведьмовским рецептом, но, прежде чем иску- пать сына, на всякий случай сунула в воду свой указательный палец. И тут же одернула руку в шоке: боль острейшая. Точно ошпаренный кипятком, палец покраснел, кожа потрескалась и облупилась. Чуть фаланги не лишилась. Сла- ва Богу, малыш остался жив благодаря интуиции мамы. А Мария Федоровна несколько дней йорнически вопрошала: «Как самочувствие мальчика? Уже лучше?» — и все никак не могла понять, почему же ее рецепт не подействовал.

Погибла ведьма при весьма странных обстоятельствах, от собствен- ного же ведовства. За месяц до гибели она пустила в комнату молоденькую квартирантку -девушку с выпученными стеклянными глазами. Последнее, что видели соседи, это приготовление ими обеими огненного напитка, на- стоянного на травах, кореньях и лимонах. В какой-то миг жизнь в комнате Марии Федоровны подозрительно затихла. Соседи несколько дней теря- лись в догадках, что же происходит за дверью. Наконец, мучимые любопыт- ством, они вызвали милицию. Дверь взломали и обнаружили окоченевший скорченный труп ведьмы. Рядом — опрокинутый стакан с огненной водой. Квартирантки с прозрачными глазами и след простыл. Вместе с нею пропа- ли все драгоценности и золотые вещи. Сняты были даже золотые коронки и кольцо с трупа Марии Федоровны. Знающие люди (а среди соседей по ком- муналке всегда есть «знающие люди») говорят, что старая ведьма передала все свои секреты молодой. В общем, круговорот ведьм в природе.

 

17.

 

Собственно, на кой-чёрт мне пришло в голову поселиться в квартире номер пять дома номер семь по Бурсацкому спуску? Вопрос, конечно же, и вовсе не риторический. Этот дом мне приснился. И комната тоже. Нет, вы все неправильно поняли. Не в том смысле, что этого дома не существует. Просто когда то, лет семь тому назад, когда я жила на окраине города, в квартире, в которой практически все — двери, оконные рамы, ванная комната — было выкрашено в черный цвет, и которая была до предела забита всевозможными книжками, папками, офортами, репродукциями, фотографиями, букетами, музыкальными инструментами, а также отовсюду привезенными крестика- ми, камушками, ракушками, шишками, подсвечниками, иконками… Так вот, тогда мне приснился сон: я живу в просторной квадратной белой комна- те. В ней всего лишь два предмета: компьютер и пианино. Выхожу из дому, а передо мной — слияние двух рек и купола, купола, купола.

Семь лет я искала эту комнату и этот дом. И, наконец, нашла. Жаль вот только, пока не понимаю, стоит ли перевезти сюда мое старинное пиа- нино «Братьев Дидерихс»… Отсутствие пианино — единственное несоот- ветствие вещего сна и вещной реальности. Это своего рода неразгаданный коан квартиры номер пять дома номер семь по Бурсацкому спуску.

Пронойя — буквально: «пред-знание». Провидение. Пронойя или паранойя? Надо будет как-то подумать об этом.

 

18.

 

Пред-решенность. От-решенность. Вот два слова, которыми полностью охватывается жизнь в этом доме.

 

19.

 

Знаете, что такое «праксис»? Оказывается, это не просто делание, а моральное действие, которое исходит от субъекта и возвращается к субъекту. Нечто противоположное созерцанию. А что такое созерцание? Это нечто противоположное праксису. Т. е. состояние, в котором вы пребываете, когда часами вглядываетесь во фрагмент фрески Джотто или вслушиваетесь в тишину, оставшуюся после отзвучавшего Альбинони.

Ну, а что если нет фрагмента Джотто и музыки Альбинони? Не беда. Пребывать в созерцании, в принципе, можно где угодно и когда угодно, сосредоточившись на любом из предметов. Благо, в моей комнате почему-то оказались рядом: a) статуэтка Шакти; b) фотография курящего дзэн- буддистского монаха с посохом; c) иконописная копия Рублевского Спаса; d) акварель 1832 года, на которой изображены Пушкин, Жуковский, Кры- лов и Гнедич; e) альтовая флейта; g) кот Ежи; f) три бронзовых изделия, приобретенных на блошиных рынках Европы, а именно, подсвечник в виде ангела, пепельница и щипцы для сахара в форме крокодильчика.

Долгое созерцание убаюкивает. Долгий праксис утомляет. Между vita activa et vita contemplativa раскачивается маятник жизни в доме номер семь, пока не замечаешь, что праксис и созерцание — одно и то же. Даже в потоке забот и сует здесь чувствуешь присутствие какого-то глубинного спокойствия. Но даже в покое ничего-не-делания здесь чувствуешь присутствие какого-то морального действия, которое исходит от субъекта и возвращается к субъекту.

 

20.

 

Есть в доме номер семь одна пугающая особенность. Не знаю, как и приступить к ее описанию, ведь я не верю в истории про привидения. Но когда в квартире никого нет, и это абсолютно точно известно, вы вдруг совершенно отчетливо слышите, как стучит входная дверь. Или хлопает дверца холодильника. Или скрипят половицы.

Давно не читали страшилок? При- готовьтесь. Сейчас будет страшно. Итак, у одной из комнат дома номер семь — ужасная репутация. Это комната, приносящая не- счастье. Не дай Господь поселиться в ней!

Когда-то здесь жила чета слепцов. Го- ворят, оба были незрячи от рождения. Но их маленькая дочка — о, чудо! — оказалась зрячей. Впрочем, лучше бы ей не видеть. Когда девочке было восемь лет, она узрела, как ее отец набросился на мать и задушил. А потом отца суди- ли. И приговорили к смертной казни. И привели приговор к исполнению. Вот вам и Эдип с Антигоной. Не правда ли, сюжет, достойный Софокла или Шекспира

Несчастную девоньку забрали к себе какие-то далекие родственни- ки, и с тех пор она ни разу не появлялась в этом злосчастном месте. А в комнату вселилась вполне благополучная и достойная милая семья. Отец врач. Мать архитектор. Дочь библиотекарь. Сын школьник-отличник. Ох. Предупреждали ведь: «ужасная комната». А те: «не боимся мы, все это ваши предрассудки». И что вы думаете? Не прошло и двух лет, как отец потерял работу, вдруг объявил себя диссидентом и стал нещадно пить. И, в конце концов, повесился. Мать с горя выпрыгнула из окна. Дочь эмигрировала в США. Сын попал под трамвай. Продолжать? Нет, наверное, не стоит. По- пробую вспомнить историю повеселее.

 

21.

 

Я думаю, что не случайно слово «мент» произошло от латинского «mens», что означает: a) ум, мышление, рассудок; b) благоразумие, рас- судительность; c) образ мыслей, настроение, характер, душевный склад; d) сознание, совесть; e) мужество, бодрость; g) гнев, страсть; h) мысль, представление; i) мнение, взгляд, воззрение; j) намерение, решение, план, желание. Отсюда — «ментальность». Отсюда же и «ментио» — отмериваю, измеряю. Отсюда же и «ментиор» — лгать. Достаточно этого небольшого этимологического экскурса, чтобы понять, что «мент» следует произно- сить отнюдь не в нарицательном смысле жаргонного словечка, а с полной уверенностью в том, что это воплощение особого типа ментальности, свя- занного с мужественным, гневным, бодрым, совестливым и страстным душевным складом, предполагающим умение нечто отмеривать и лгать.

Итак, в доме номер семь живут два семейства ментов. Странное дело, блюстители порядка очень похожи друг на друга внешне. И даже жены их чем-то похожи друг на друга. И дети их тоже похожи. И биографии, и при- вычки, и походки, и улыбки, и манеры речи. Роднит их и удивительный обычай мыть пол в коридоре, включая записи с лагерными песнями на полную громкость. Понятия не имею, почему они так любят: а) мыть пол в коридоре; b) слушать невыносимые оглушительные вопли блатных песе- нок? Наверное, это как-то связано с их миссией блюстителей порядка.

Оба мента, Александр и Алексей, вселились в этот дом почти одно- временно, лет тринадцать тому назад. Обоим пообещали значительное улучшение жилищных условий, ибо трущобы в скором времени снесут. Но, увы, а может, и к счастью, сразу же после их вселения дом почему-то объявили памятником культуры. А памятник культуры со стенами тол- щиной почти в метр, если к нему не приложить специальных деструктив- ных (или деконструктивных) усилий, стоял, стоит и стоять будет на этой земле так же прочно, упорно и основательно, как человек, работающий в органах внутренних дел.

Зарплата у ментов маленькая, вот и приходится им, бедным, жить по принципу «что охраняешь, то и имеешь». А охраняют они киоски, магази- ны, склады, рынки и много еще чего. Поэтому когда жены ментов готовят на кухне, ароматы по всему дому разносятся довольно аппетитные. Соседи завидуют. Возможно, по причине зависти и рассказывают о них всякие не- былицы.

Согласно одной из сплетен, раз вызвали опергруппу, в состав которой входил наш мент (то ли Александр, то ли Алексей, точно не помню, но не так суть важно) на место ограбления какого-то продуктового магазина. Члены опергруппы успешно довершили грабеж. Тогда у нашего мента на- ступил золотой век: каждый день пил он коньяк, ел балык и закусывал суши. Однако золотой век длился недолго. Видимо, грабители оказались неопытными, и спустя пару недель их нашли вместе с похищенным и еще не распроданным товаром. Магазин предъявил счет. Выявилась недостача. Ментов вычислили. Пожурили. Но не посадили. А просто предупредили, мол, в следующий раз, когда будете отмерять, не так лгите. А если будете лгать, придется отмерить. Такая уж у ментов мен- тальность.

Лично я побаиваюсь наших блюстителей порядка. И когда они блюдут свой порядок, я обычно отсиживаюсь в своей комнате за мощны- ми непроницаемыми стенами с их удивительной как звуковой, так и ментальной изоляцией.

 

22.

 

Почему в моей комнате никогда не насту- пает полная тишина? Если попытаться записать sound-track на тему жизни в доме номер семь, то, судя по всему, придется микшировать такие звукоряды: а) звон колоколов; b) шелест деревьев; c) лязг трамваев; d) свист тормозящих машин; e) лай со- бак; f) завывание котов; g) жужжание мух; h) шум вечно текущего крана на кухне; i) погрюкивание сковородок, мисок, кастрюль; j) стук открывания- закрывания дверей; k) обрывки фраз, доносящихся с черного хода; l) скрип стульев и кроватей; m) музыкальный коллаж попсы, радионовостей, теле- рекламы и Генделя; n) бесконечные звонки в дверь и сигналы телефонов; o) чирканье спичек и зажигалок; p) тиканье будильника на столе; q) бой часов на колокольне Успенского собора.

Когда-то один просветленный монах бежал из больницы: ему мешало молиться ритмичное тиканье настенных часов. После смерти его причис- ли к лику святых. Пожалуй, в доме номер семь этот святой старец не вы- держал бы и часа.

И все же, несмотря ни на что, я уверена, что жизнь в этом доме способ- на подарить бесценный опыт внутренней тишины. Глубочайшей самосо- средоточенности. Собранности в точке не-здесь и не-теперь. Ибо именно в толще этого хаоса звуков, наверное, и сокрыто сокровище клада по имени silentium. Знайте, в квартире номер пять дома номер семь иногда, обычно ближе к ночи, звучит музыка абсолютного молчания. Слышите

Часы на колокольне пробили двенадцать. The rest is silence.

 

23.

 

Да. О колокольне Успенского собора, видимо, придется затеять от- дельный рассказ. И начать издалека. Дело в том, что кроме созерцания картин у меня есть еще одно хобби: крыши с высоты птичьего полета. Нет, это даже не хобби, а страсть. Необъяснимая, жгучая, неизбывная тяга в лю- бом городе, в какой бы ни забросила судьба, взобраться на какую-нибудь высокую точку: холм, башню, крышу, небоскреб — и застыть в совершен- нейшем изумлении. Замереть на несколько секунд (минут? часов? не знаю, ибо времени там не существует). И пережить бесконечный ужас восторга, когда дух захватывает, накатывают слезы и вы не можете вымолвить ни слова. Свобода парения. Полет сознания над крышами.

Таков вид Праги с малостранского холма Петршин. Таков вид Санкт- Петербурга с Исаакиевского собора. Таков вид Рима с купола Микеланд- жело. Таков вид Нью-Йорка с Эмпайр Стейт Билдинг. Таков вид Делфта с башни старого городского собора. Таков вид Пешта и мостов чрез Дунай с крепости Буды. Таков вид Кельна от макушки его фантастической готики. Таков вид Парижа с Эйфелевой башни… Достаточно

«Но ведь память это и есть душа» — говорил Августин Блаженный. Сколько же там хранится… Вообще, как известно, чем больше живешь на этом свете, тем меньше страсть к путешествиям. Все уже внутри. Внешний мир с его запахами, звуками, красками давно перекочевал во внутренний ландшафт памяти. «Душа моя, элизиум теней»… Стоит усесться поудоб- нее, закрыть глаза, углубиться в особый мнемонический тоннель, и все за- просто можно пережить вновь: черепичные крыши и мосты над Влтавой, розовый туман над Тибром, тесное пространство внутри оболочки купола собора Святого Петра, манхэттенский слик-тек…

К чему это я? Ах, да. Так вот. Вы, конечно же, можете мне не поверить, но все это ни в какое сравнение не идет с видом на харьковские крыши с колоколь- ни Успенского собора. Только что вы были у подножия. Под ногами лужи. Кругом ав- томобили. Несколько минут — и вы, аки боги, взираете на эти крохотные, в ладош- ке умещающиеся кварталы, игрушечные речушки, паучков-людишек и купола, ку- пола, купола, утопающие в зелени.

Собственно, на колокольню никого не пускают. Видите ли, — скажут вам, — идут ремонтные работы, и подъем опасен для жизни. Знайте, никаких таких работ там давно нет, и подъем совершенно без- опасен: главное не смотреть вниз, когда движешься по открытым металлическим лестницам, ибо может закружиться голова. Стоит тайно договориться со сторожем-смотрителем, и вы за небольшую плату получаете доступ… к тому, что, собственно, недоступно. Непереводимо ни на один язык мира — буде он словесный, образный или музыкальный. Разве что, на язык птиц. Или неба. Или вечности.

 

 

24.

 

Знаете, что такое коммуналка? Это пожелтевшие, помятые лица. Про- куренные голоса. Почерневшие зубы. И какие-то искоса, недобро, с подо- зрением глядящие сквозь вас мутные глаза. Странноватое ощущение, что это не люди, а какие-то «бесплотные тени царства мертвых», симулякры, движущиеся оцифрованные копии каких-то других, настоящих людей.

 

25.

 

Нет. Должно быть, не все действительное разумно и не все разумное действительно. И у нас нет никаких оснований не верить апостолу Павлу: 8

«Тот будь безумным, чтоб быть мудрым» . Впрочем, не все безумцы мудры и не все мудрецы безумны. Но уж так повелось, что в каждом доме под снос есть свой местный умалишенный. И какое благо, если он оказывается еще и мудр, в смысле слов апостола, т. е. лишен ума мирского, но обладает умом не от мира сего.

Речь идет о странном человеке по имени Евгений. Как только я впер- вые увидела его в курилке черного хода, в сорокоградусную жару напя- лившего на себя кожаную куртку, пьющего кипяток-чифирь, дымящего сигаретой, да еще и в наушниках, из которых доносились душераздираю- щие звуки «dram’n’bass», я сразу же про себя назвала его «Ев-Гений». Уж не знаю, производится это имя от «гения» или от «евгеники». Но наш слав- ный Ев-Гений, думается, вполне подходит на роль того, кого римляне име- новали «genius loci», т. е. буквально: «гений места». Необычайно худому долговязому Ев-Гению недавно исполнилось двадцать семь, хотя выглядит он на семнадцать. Ев-Гений родился на этот свет с какими-то врожденными болезнями (то ли порок сердца, то ли еще что-то), которые не позволили ему даже выучиться в средней школе, от- куда его на пятом году мучений выгнали со словами: «забирайте своего дебила». Пульс Ев-Гения, по словам его матушки, не превышает 40, давле- ние — 90 на 60. Целыми днями он спит, а ночами играет в компьютерные игры. Наивен. Громкоговорящ. Интернетозависим.

В жизни Ев-Гения отчетливо проявляются две страсти. Первая — это археология. Еще мальчишкой он начал свои вдохновенные опыты раско- пок во дворе своего дома, т. е. на самой что ни на есть исторической мона- стырской территории. Поначалу ему попадались гильзы и патроны. Потом — гранаты и пулемет «Максимка». По мере углубления в земные пласты находки становились все менее воинственными и все более ценными. Крестик, нож, книга 1844 года, перстень, ступка, церковный реликварий, серебряный кубок, пара золотых монет времен Николая I, медный грош 1731 года и еще много чего, о чем Ев-Гений осторожно умалчивает. На во- просы, что он делает с находками, черный археолог категорически отка- зывается отвечать, ссылаясь на то, что ему, дескать, интересен сам процесс поиска, а вовсе не его результат.

Вторая страсть Ев-Гения — это Канада. Почему-то парню взбрело в голову, что все несчастья его жизни обусловлены тем, что он родился не на своем месте. А его истинное место — Канада, и если он когда-нибудь, наконец то, скопит тысячу долларов, чтобы хватило на паспорт, визу и авиабилеты, то его жизнь изменится к лучшему. О Канаде Ев-Гений знает практически все. Знает ее историю, географию, топонимику, имена вы- дающихся деятелей и названия спортивных команд. За несколько лет он собрал многотысячную коллекцию фотографий и скачал из Интернета огромное количество всевозможной информации о жизни в Канаде. Он может в деталях рассказать вам, как лучше добраться до Ниагарского водо- пада, часами перечислять представителей тамошней фауны или названия улиц Оттавы, Торонто и Винипега.

Свободное от сна и компьютерного транса время Ев-Гений проводит в курилке черного хода. Там у него есть излюбленное местечко. Сидит он обычно на подоконнике, свесив длиннющие ноги на улицу из выбитого окна, по законам классической симметрии фланкированного двумя туа- летами (один из которых, с бачком, закрыт на замок, причем единствен- ный ключ от него находится у мента Алексея, второй же туалет, без бачка, вполне демократично распахнут всем желающим). В какое бы время суток, разумеется, кроме ночного интервала с часу до пяти (время льготных та- рифов на Интернет) и периода сна Ев-Гения (от пяти ночи до полудня), вы ни вышли на черный ход, вы увидите археолога-мечтателя с чашкой креп- чайшего чая в руке, извечной сигаретой в уголке ухмыляющегося рта, с плейером и наушниками, романтически устремившим свой взгляд к небу. Иногда он шепчет сам себе под нос: «В Канаду! В Канаду!»

Собственно, в этой жизни Ев-Гений ничего не делает, кроме разве того, к чему когда-то призывала человека хилонова надпись на храме Апол- лона в Дельфах. А, стало быть, изо всех отмеренных ему природой сил пы- тается познать самого себя. Признаться, из всех жильцов дома номер семь Ев-Гений мне почему-то наиболее симпатичен. Может, потому, что он не любит долгих разговоров, и уже на третьей минуте беседы, о чем бы она и была, вдруг отключается и совершенно некстати задумчиво произносит: «А в чем добро и в чем зло?». Или так: «А что есть истина?». Или: «А вы знаете, что такое смерть?». Не случайно жильцы насмешливо прозвали Ев-Гения «философом».

 

26.

 

В-мире-проживание с адресом «дом номер семь по Бурсацкому спуску» — это особый modus vivendi. Он имеет немало бесспорных преимуществ перед способом существования, привязанного к каким бы то ни было иным местам и складкам земной поверхности. Основные достоинства этого «modus vivendi», на мой взгляд, состоят в следующем: a) пьянящая внутренняя свобода и ощущение ни-к-чему-не-привязанности; b) возможность бывать на богослужениях в храме не только по воскресеньям и праздникам; c) ежедневное вкушение не обычных хлебобулочных изделий, купленных в супермаркете «Билла», а особого, вкуснейшего и ароматнейшего хлеба с хрустящей корочкой, который выпекают монастыре; d) тот знаменательный факт, что ближайший источник питьевой воды находится в каплице Святого Пантелеймона, а, стало быть, даже кофе и зеленый чай здесь непременно, волей-неволей завариваются святой водой; e) наконец, непосредственная близость двух рынков: благовещенского ба- зара и книжной балки — в который раз дают счастливую возможность еще раз убедиться в правоте мудрых слов Сократа о том, как это славно, что в мире есть так много вещей, без которых можно обойтись.

 

27.

 

Как только вернувшийся с работы мент Александр распахивает настежь дверь и выходит в коридор с ведром и шваброй, а весь дом номер семь, включая чердаки и подвалы, начинает содрогаться и дребезжать от принудительного аудиального натиска «Владимирского централа», я спасаюсь бегством на черный ход. Там завожу с «философом» какую-нибудь беседу на свободную, ни к чему не обязывающую тему. К примеру, «где здесь неподалеку находится зоомагазин?» Уже через три минуты слышу долгожданное безответное вопрошание, на сей раз что-нибудь вроде: «А что есть человек, согласно Библии?».

Вооружившись очередным вопросиком Ев-Гения, пачкой сигарет и фотокамерой («все свое ношу с собой»), тихонько выскальзываю из дому и начинаю свои городские променады. Нет, право же, Харьков — удивитель- ный город. Не было еще случая, чтобы прогулка не подарила какое-нибудь новое открытие. То вдруг в арку, что рядом с филармонией, заглянет за- катное солнце и на миг в глубине ярко вспыхнет и загорится алый кирпич. А через секунду погаснет. Кроме вас, этого никто никогда не увидит. И ря- дом с вами нет никого, кому можно было бы подарить это маленькое чудо. Разве что бездомный пес.

Завороженное светописью сумерек и тайными иероглифами движущихся теней, ваше сердце расплавится, как воск. Новый поворот, новая подворотня, новый ракурс — и снова шок восхищения. Вот вы неожидан- но замечаете, что дом на углу переулков Кравцова и Самеровского похож на дракона. Или, в сотый раз проходя по Классическому переулку, вдруг впервые обнаруживаете, что растрескавшаяся краснокирпичная стена с контрфорсами, увитая виноградом, вторит мотивам пражской готики. А костел на Гоголя! А синагога на Пушкинской! А спуск Воробьева! А дво- рики на Рымарской! А «виноградный» домик в ботаническом саду! А под- весной раскачивающийся мостик у слияния двух рек! Да что там говорить. Это надо увидеть своими глазами, измерить своими стопами, пережить, пропустить через себя — насквозь.

Не было еще случая, чтобы небо над свято-покровскими или успен- скими куполами повторило свой оттенок. Атмосферическая дымка, пятна облачков, сфумато дальних планов, тон позолоты — все ежесекундно ме- няется. Не было еще случая, чтобы в контурах деревьев, очертаниях крыш и загадочных письменах труб, антенн и проводов вы не разглядели что-нибудь новое. Ни на миг не унимающееся «аниме» города, «оп-арт» его туч, теней, бликов, отсветов, отблесков, полутонов и отражений.

Какой там Джованни Каналетто! Какой Камиль Писсарро! Какой Мстислав Добужинский! Нет, нет на свете художников, которым было бы под силу живо-писать эти милые сердцу городские пейзажи! Вы, наверное, уже ждете от меня нечто патетическое вроде: «Венеция, Париж и Санкт- Петербург — это тот же Харьков»? Представьте себе, да. Но только чуть хуже. Потому что Венеция, Париж и Санкт-Петербург уже давно открыты, вос- петы и запечатлены. Они «унижены» всемирной славой и доступностью, «опошлены» бесчисленными восторгами приезжих. И отреставрированы, и полны фальши. А мой город, по сути, никому не известен. Он привык по- просту «быть, а не казаться». Он разрушен и пуст. Он тих и заброшен. Ме- стами он банален и эклектичен, сер и уродлив. Местами — тонок, изыскан и вполне изящен. Местами он глуповат и наивен. Местами — суров и хмур. Но в его домах под снос отзывается гулкое эхо подлинного. Верую, что это так. Credo, quia absurdum — «верую, ибо нелепо». И ничего не могу с собой поделать. Воинствующий субъективизм. Ну поче- му, почему день ото дня меня все более властно, безнадежно и безысходно влюбляет в себя мой лю- бимый, единственный на свете Мой Город

28.

 

Я заблуждаюсь, следовательно, я существую.

 

29.

Надо же. Столько лет прожить в городе и однажды понять, что самое изумительное в нем — это: а) звездное небо над нами; b) нравственный закон внутри нас и c) лужи, в которых отражаются купола. Да, и вот еще что. И еще дом номер семь по Бурсацкому спуску.

 

 

 

 

22 июля 2006 года

 


КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!
Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий*

Осталось символов

  При полном или частичном использовании материалов ссылка на Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле. Донецкий проект" обязательна.

Copyright © 2005 - 2006 Дикое поле
Development © 2005 Programilla.com
  Украина Донецк 83096 пр-кт Матросова 25/12
Редакция журнала «Дикое поле»
8(062)385-49-87

Главный редактор Кораблев А.А.
Administration, Moderation Дегтярчук С.В.
Only for Administration