ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 25 апреля, 2024 год

СТРАННИК

(мужская версия)

До моего отъезда из Харькова остава- лось часа два или три, и мы решили просто прогуляться по городу. Конечно, я знал, что здесь жили или бывали многие известные литераторы, но никак не думал, что этот город — сама литература, окаменевшая в до- мах, улицах, скульптурах.

— Вот здесь, — рассказывал мой това- рищ, — жил Хлебников, а там — Чичибабин. А в этом доме арестовали Вве- денского, но далеко везти его не пришлось — тюрьма находилась рядом…

Но интереснее всего был сам рассказчик, тоже один из персонажей литературного Харькова — филолог, поэт, литературный критик, этнограф Михаил Красиков. К тому же — автор книги о своем городе.

Прогуливаясь, мы заходили в художественные галереи, и я удивлялся необычайной, немного неотмирной, пьяняще-богемной атмосфере, кото- рая, казалось бы, давно должна была выветриться из нашего времени. К нам подходили художники, поэты, издатели. Начинались разговоры, но не пустые и не праздные. Чуть ли не с каждым, кто подходил, у Красикова были какие-то дела, творческие проекты. Возникало впечатление, что все литературные и художественные направления этого города так или иначе связаны с этим человеком, хотя ни одно из них может привязать его к себе. Он всюду свой и везде ничей.

И так же, как по городу, таким же очарованным странником, как и его земляк Григорий Сковорода, с рюкзачком, похожим на котомку или сло- женные крылья, — он проходит по литературе. Удивляясь, что она еще суще- ствует. Радуясь, когда встречается что-то стоящее, настоящее. Потому что для настоящего у него всегда найдутся слова — точные, емкие, честные.

Правда, как только представляется возможность, он уезжает из города. Странствовать. Собирать рассыпанный и исчезающий этнос. Этнографиче- ские экспедиции стали не только его профессиональной обязанностью, но и творческой потребностью. Быть ближе к жизни, к чистым родникам.

Но он не просто собиратель, он филолог и философ. Его диссертация — о целостности литературного произведения. По сути же — это была кни- га о Льве Толстом. Можно догадаться, почему именно о нем: это книга и о себе тоже. О том, как чувствовать землю и видеть небо над собой.

«Харьков для меня — филологическая пустыня», — как-то сказал он. Может, поэтому он часто бывает в Донецке, где его считают своим. Но в до- нецкую филологию Красиков привносит свое, особенное представление, исповедуя не литературоведение, а литературовидение. Живое, зрячее, остро чувствующее и деятельное. Его теория литературы вовсе не суха, она, как древо, пышно зеленеет.

Поражает работоспособность Михаила Михайловича — количество предисловий, представлений, обзоров, рецензий, статей. И везде — неза- емная мысль, живое чувство, ясный и внятный слог.

Событием литературной жизни стала его «Антология современной русской поэзии» (Харьков, 1998). И, может, не менее важными, чем собран- ные в ней стихи, были антологические принципы, которые в ней утверж- дались. Во-первых, авторы располагались в алфавитном порядке и были представлены одинаковым количеством произведений. Читатель должен был увидеть и уразуметь: все поэты равны перед Поэзией, независимо от их творческого стажа, известности, регалий и т. д. Во-вторых, составитель брал на себя полную ответственность за отбор имен и текстов.

Имел право. Потому что — сам поэт. И сам же поэтически сформули- ровал главный критерий своего отбора:

Поэт — это сумасшедший,

У которого всегда одна новость:

— Христос воскрес!

Не знаю, насколько универсально это определение, но, по-моему, это очень точное самоопределение.

А. К.

СТРАННИК

(женская версия)

Кто он? Человек, превратившийся в легенду? Легенда, превратив- шаяся в человека? Странный он, этот человек — всему в этом мире чужой и всему этому миру свой. Затерявшийся где-то между здесь-и-теперь и там-и-тогда. Человек, который, собственно, мог бы жить в любом месте и любом времени, ибо во всяком месте он был бы неуместен и во всяком времени — несвоевременен. Странно-страннический, от всего равно от- страненный и ко всему равно пристрастный. Кандидат наук с душой хип- пи. Бродячий этнограф, филолог-пилигрим, «философ в мандрах». Поэт от Бога. Словом, человек sub specie marginalis.

Попробую набросать его портрет. Первое. Романтический облик. Ни дать ни взять, пиит XIX века с растрепанным томиком Парни. Мог бы играть Пушкина без грима. Второе. Взгляд. Лучистый, добрый, изнутри несколько лукаво подсвеченный. В сущности, это взгляд ребенка. Умно- го, упрямо не желающего взрослеть ребенка. Третье. Знаменитая сумка. Тексто-вместилище, вечно переполненное какими-то книгами и рукопи- сями, дисками и записями (omnia mea mecum porto). «Сумка Красикова» — это символ, опознавательный знак вселенной бурлящего литературно- го потока. Что-то вроде борхесовской бесконечной «Книги песка» — здесь всегда что-то новое и никогда невозможно вернуться к тому, что было вче- ра. Четвертое. Диктофон. Извечный диктофон в руке, простертой к миру в надежде на милостыню нового звука, подаяние нового слова, рифмы, сти- ха… Наконец, пятое. Блокнот. Вы когда-нибудь видели этот феноменаль- ный «блокнот Красикова»? Если нет, представьте сшитую пачку пожел- тевших помятых салфеток, испещренных безумным орнаментом, слегка напоминающим то ли арабскую вязь, то ли санскритскую тайнопись, то ли шумерскую клинопись. Совершенно нечитаемые иероглифы «блокно- та Красикова», на мой взгляд, непременно должны стать и когда-нибудь станут экспонатами художественных галерей мира — как одна из реализо- ванных метафор ускользающих от разума «письмен Бога», как образ абсо- лютной тщеты попыток фиксации нефиксируемого витального жеста.

Внешне этот человек всегда в самой гуще людей и событий, внутрен- не — должно быть, бесконечно одинок. Вовне направлены его улыбки, вовнутрь — его боли. Метафизически бездомный и везде чувствующий себя как дома. Властный над всем, что подвластно поэзии бытия, и непод- властный прозаичной власти быта. Уверенный, ибо уверовавший. Верный и доверчивый. А эти его доверительно-трогательные интонации: «Сегод- ня встреча с поэтом таким-то… Вы придете?», «Вышел сборник такой-то… Вы читали?» Бесприютный, но всем готовый дать приют. Неприкаянный какой то, или скажем так: неуемный… Очень уж неспокойный, хотя с ним почему-то чувствуешь себя спокойно.

Словом, человек-парадокс. Бесцеремонно тактичный. Скромный до неприличия. Невесомо тяжкий и невыносимо легкий в общении. Настыр- ный в своей неназойливости. Изысканный в своей неприхотливости. Не- терпелив, но может терпеть годами. Требователен и весьма, но, Боже мой, сколь малы эти требования — разве что дышать, читать стихи и вообще «быть», причем не просто, а «быть свободным». Неприступный в своей уязвимости. Открытый в своей закрытости и почти герметичный в своей беззащитной распахнутости. Умудренный в своей наивности и наивный в своей умудренности. Известный всем и, по сути, не известный никому, всем знакомый незнакомец. Человек-оксюморон. Вежливый грубиян. За- стенчивый бунтарь. Рафинированный, знающий, эрудированный и очень уж не простой «простец». Предельный эгоцентрист? Да. Но такой, для ко- торого эго самости всегда укоренено в ком-то Другом.

Круг его интересов воистину неохватен, ибо, наверное, это та самая сфера, центр которой везде, а границы нигде. Но как, скажите, как ужива- ются здесь Толстой и Достоевский, Бахтин и Бубер, Витгенштейн и Камю? Как нераздельно и неслиянно сцеплены в этом уме проблема целостности и чувство экзистенциальной заброшенности? Каким непостижимым об- разом в этом сознании слобожанские сказки перетекают в даосские прит- чи, а утонченные рифмы Серебряного века переплетаются с брутальной поэтикой украинского анекдота, студенческого фольклора и граффити Он повсюден и всеяден, этот человек-легенда. Его можно увидеть (или точнее так: его невозможно не увидеть) на открытии новой выставки, на очередном литературном вечере, на презентации книги, на международ- ном семинаре, в научной экспедиции. Он везде… и нигде, ибо нескончае- мо погружен в глубочайшее, сокровеннейшее. В тот звук тишины, на дне без-дны которого — отзвук его Божьего дара. Отрешенный, отвлеченный. От-реченный от речей и приреченный к Речи. И еще: об-реченный — ис- кать не находя и находить не ища среди множества слов свое единственное единство Слова.

Лидия СТАРОДУБЦЕВА

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов