ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня пятница, 26 апреля, 2024 год

ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ

Вольное филологическое общество

21 марта 2007 года

А. Кораблев. Повод, собравший нас, и светлый, и печальный. Светлый — потому что наконец-то вышла книга Петра Павловича Свенцицкого. Предлагаем купить ее за три рубля — это сумма, которую Петр Павлович брал у нас неоднократно. Из этих денег мы создадим фонд Свенцицкого и будем одалживать непризнанных поэтов. А печаль наша в том, что Петр Павлович не дожил до этого дня…

Мне вспомнились слова молодого Горького, не слишком справедли- вые, бьющие наотмашь, но в чем-то и верные. Он как-то по молодости с запалом сказал своим современникам:

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут:

Ни сказок про вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

Несправедливость в том, что цель человеческой жизни — не обяза- тельно в том, чтобы стать песней или сказкой. Есть много замечательных людей, подвижников, которых мы совсем не знаем. И в то же время, согласитесь, огромное количество людей живут так, что о них не то что песню или сказку — о них вообще рассказать нечего. Свенцицкий был из тех, о ком рассказывали легенды, слагали стихи (не знаю насчет песен) еще при жизни.

Чтобы остаться в людской памяти, нужно что-то сделать: или создать храм, как Соломон, или разрушить его, как Герострат. Свенцицкого отли- чало то, что он ничего не делал, но своим бездействием, которое тоже во- шло в поговорки, он все равно присутствовал в нашей литературе, в нашей жизни и нашем сознании. Что-то было непреодолимое в его неспособно- сти сесть за стол и заставить себя записать текст, который уже сложился в голове.

Сегодня у нас есть возможность сделать это за него. То, что сейчас происходит, — это тоже длящийся текст…

Звучит скрипка — Алла Магойченко.

С. Куралех. Меньше всего мог бы предположить Петр Свенцицкий, что будет такой вечер, где специально для него будет звучать музыка…

Я думала: когда мы с ним познакомились? Наверное, тогда, когда на- писаны эти строки:

Аз

нині

спопеляюсь…

В книжке они обозначены 68-м годом. Он еще сомневался: включать это стихотворение в сборник или нет. Думаю, оно достойно книги вполне, я его очень люблю.

Кем он за это время мне стал? Наверное, кум — потому что крестил моего ребенка. Любовник — никогда, потому что это было бы кровосме- шением. Мы так определили наши отношения: брат по крови. Друг?.. Ну, какой он друг, особенно в житейском плане. Это человек, который мог подвести и не задуматься.

Из последних примеров. Петя живет в Мандрыкино, там у него по- жар, все сгорает. Он говорит: «Нужен шкаф». Я готовлю шкаф — шкаф стоит. Он: «Завтра приду». Ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц, ни через два, — и я спотыкаюсь об этот шкаф. Петя говорил: «Меня не объе- дешь». И вот этот шкаф я не могла объехать…

Н. Хаткина. В этом шкафу его и похоронили.

С. Куралех. Хороша шутка, сбила меня с толку совершенно… Друг — смотря как понимать это слово. Сам Петя говорил так: дружба — это когда приходит к тебе ночью друг, а под мышкой у него голова. И он говорит: спрячь эту голову. А ты не задаешь ему лишних вопросов и пря- чешь. Мне становилось жутковато: я знала, что не способна на такой шаг. Способен ли был он на это — я тоже не знаю. Такие вещи он произносил… (Хаткина, сбила ты меня с толку…)

Но были и другие примеры. Я лежу в больнице… Меньше всего в нем можно предположить того, кто проведывает больных. Не потому, что он добрый-недобрый, а просто он вовремя не включался в этот процесс. Мне говорят: «К вам пришли». Спрашиваю: «Кто?» Отвечают: «Ой, ой». Значит, загадоч- ное там что-то происходит. Сидит Петя, он уже всех завоевал, полное внимание, хотя он совершенно трезвый. Он только приехал от мамы, вытаскивает из какого-то без- донного мешка бутылек соленых огурцов трехлитровый, бутылек какого-то компота невероятного, бутылек варенья, потом еще что-то вытаскивает и говорит: «Нет, это не тебе. Это моей собаке». То были кости для собаки. Мы начинаем с ним беседовать. Это было настолько громко — вы знаете, он же здесь выступал. Постепенно сбегается весь персонал…

Однажды приходит он ко мне домой, а я говорю: «Да некогда мне, я кабачки буду солить». — «Кабачки? Тебе нужны кабачки?» — и вылетает со двора, едет в Мадрыкино, срывает там кучу кабачков и из Мандрыкино везет мне это на тележке, через весь город. Представляю, как это выгляде- ло и воспринималось окружающими. Вам не надо рассказывать, какое он производил впечатление… Или соседка Валя говорит: «Это к вам приходил?» — «Кто?» — «Такой», говорит. Стоит на оста- новке, ждет троллейбуса. Автобу- са долго нет. Наконец, подошел. И в этот момент Петя подпрыг- нул, повернулся на 180 градусов и пошел в другую сторону. Это примеры того, как он выглядел.

Но когда речь заходила о творчестве — тут была полная бескомпро- миссность. И я ему очень благодарна, что смогла поговорить с ним о са- мых важных для меня вещах. Он говорил мне: «Следи за штампами, чтобы их не было. Уделяй внимание конкретным деталям. Это всегда действует сильнее, чем другое». Показывал на каких-то примерах известных поэтов. Всегда это было вовремя.

Петина голова 62-го размера, она вмещала в себя так много, что просто диву можно даваться. Од- нажды с ним такую шутку сыграли: спросили, что он может сказать о каком-то южноафриканском поэте, который в числе «и другие». Конечно, думали, что он ничего не скажет. Он процитировал несколько строк, ска- зал, в каком направлении идет этот поэт, потом развел руками: «Ну, извините, больше о нем я ничего не знаю». Это ходило как легенда.

Он с одинаковым достоинством мог общаться и с начинающими авторами, и с известными мэ- трами во ВГИКе. Там его сразу заметили. И вместе с тем кажется чудом, что он закончил ВГИК. Это стало возможно с помощью друзей, которые за него писали контрольные. Делать что-то от начала до конца было не в его правилах.

Подпитывались от него очень многие — он ще- дро раздавал свои идеи. Но происходило это так, что те, кто с ним общался, часто не догадывались, чьи это идеи.

Я думаю, что путь — мандры — это через всю его жизнь прошло. И не зря он в это Мандрыкино по- пал, не зря его книжка называется «Путні вірші» — не путящі, а путні. Каким он был? Ленивым, ин- фантильным, могучим, безволь- ным, пьющим — непьющим, гуля- щим — негулящим (это чередовалось у него), умным — неумным…

Мне пришлось хоронить многих друзей, но впервые такое было стран- ное чувство на похоронах Пети… Как назвать чувство, которое я испытала, когда вошла в комнату, где он лежал? Это чувство ликования. Я поняла: он состоялся, несмотря на все, что было. Он выкарабкался. Время его все вре- мя мотало, не принимало, оно хохота- ло над ним, а он в последний момент прыгнул на ступеньку последнего ва- гона и успел открыть дверь. И как-то все это сошлось по деталям. Я попро- бую в этом разобраться… Жизнь наша все время пересе- калась. И стихи пересекались. У него есть стихотворение, в котором два эпиграфа — один из Борхеса, второй из Шекспира…

Я хто завгодно, тільки не Свенцицький.

Він зник у шахті, в тундрі заблукав, Він згинув десь, поглинутий тайгою.

Я тільки той, хто завжди був собою

Лише у сні — Шекспір сказав.

А у меня есть стихотворение с его эпиграфом: «Уже кінчаються щаблі, а треба в гору, в гору, в гору» — оно посвящено нашему другу Григорию Ициксону.

Тепер нема коли присісти,

ти, брате, й не проси мене —

хто ж приготує всім поїсти

і хто померлих пом`яне

Вони пішли від нас так рано,

осанна їхнім іменам:

Марія, Гриць, Славко, Оксана…

Вже час збиратися і нам,

складати вірші до комори

та обживати чорний віз.

Щаблі кінчаються… Чи вгору

до Бога стежка, а чи вниз

А вот еще стихи, связанные с ним, — «На тему Петра»:

Апостол. Царь мой…

«Побирушка», —

кричит безумная подружка.

…Опять ты ей не ко двору.

О как бы темы не крошились

и разговоры не кружились,

всё возвращается к Петру.

В нём зреет замысел логичный,

но близится финал трагичный,

где даже свечка не горит,

а только ветер завывает

так, что страшнее не бывает…

«Бывает», — Пётр говорит.

В 80-е годы я посвятила ему такое стихотворение:

Тот разговор не мною начат,

но раз уж слово завели,

кто, как не я, тебя оплачет

и бросит первый ком земли

А там глядишь — и обойдётся

надолго или до утра.

…Есть повод, а слеза найдётся

и жизнь оплакать, и Петра.

Н. Хаткина. Как правильно тут сказали, Петя был, прежде всего, человек-легенда. Этим он напоминает еще одного человека-легенду — Зубарева Сережу. О Зубареве прекрасное стихотворение написал Парщиков Леша, но там одна фраза очень подходит к Пете Свенцицкому: «Он посетил Луну и даже ею был». Это как раз про Петю.

Нужно сказать, что все слухи о нем (кроме слуха о его смерти) силь- но преувеличены. Например, был такой слух, что Петя прекрасно знает польский язык. Он, действительно, читал по-польски и во ВГИКе плотно общался с двумя товарищами — Кшиштофом и Мачеком — поляками. И как-то Петя им что-то бурно рассказывал, думая, что говорит по-польски. В конце концов, они сказали: «Слушай, мы почти все понимаем. Это-ка- кой-язык? Он так похож на польский».

Интересен слух также о необычайной Петиной эрудиции. Мы как-то его пытались подловить с тогдашней его женой Ленусей Селезневой и с нашим хорошим товарищем Виктором Шепило. Мы взяли толстую книгу — словарь Ашукиных «Крылатые слова» — и стали друг другу по кругу за- давать вопросы. В конце концов, получилось так, что Шепило заработал 2 очка, мы Ленусей — по 6, а Петя — 8. И тут Ленуся шепнула мне: «Ты спра- шивай у него все, что идет после буквы Ш». Мы стали спрашивать все, что идет после буквы Ш, и Петя быстро сравнялся в счете с нами. А Витя чуть- чуть поднялся. «Вот падла, — сказала Лена, — неделю валяется на диване, читает Ашукиных. И дошел до буквы Ш». Вот такая эрудиция.

Что касается того, какой Петя товарищ, я могу рассказывать только шепотом и в темной комнате, потому что столько раз, как он меня предал, и так страшно, меня никто не предавал.

Он говорил Эле, Свете, Ленусе, Грише, мне, Вове: «Я вас всех сделал вот этими руками». И это правда. Петя очень любил читать чужие произ- ведения и выщелкивать блох. И более полезного занятия не придумаешь. Просто читает твои стихи и говорит: вот тут рифма неточная, это блоха. И в результате становилось все замечательно. При этом на девочку 18-ти лет (я вспоминаю себя, когда мне было 18) он произвел очень сильное впе- чатление. Он читал то, что я не читала, цитировал то, что я не могла про- цитировать.

Но когда через 5 лет он мне сказал (в качестве открытия) ту же самую свою любимую фразу: «В юности мы пьянеем часто от помоев. Ты пом- нишь, кто это сказал?» — Я ответила: «Петя, после 25 раза я запомнила уже навсегда».

Когда в качестве шутки он сказал: «Какая смешная песня: „Полюби- ла козаченька при місяці стоя“», я ответила: «Петя, ты так уже шутил». И что сказать: он, действительно, «сделал нас своими руками». Есть песенка про мальчика Джонни и пони. Когда-то мальчик Джон- ни очень завидовал пони, потому что он был выше стола, а Джонни ходил пешком под стол.

Но Джонни наш вырос, такие дела, И в море он стал капитаном,

А пони, ребята, такие дела,

Остался по-прежнему выше стола

В беседке под старым каштаном.

А. Куралех. Так получилось, что в последнее время мы общались с Пе- тром Павловичем довольно много. Раньше я тоже видел его нередко, по- скольку он был моим крестным и близким другом моих родителей. Как-то так случилось, что последние пару лет мы стали общаться регулярно, и это общение было для моей внутренней жизни существенно, я это после смер- ти Петра Павловича понял…

Он не был альтруистом, который жертвовал собой для мира, отнюдь. Не хотелось бы делать его тем, кем он не был. Жил как подросток, забывал обо всем, в том числе и о людях, которым он был что-то должен.

Но свет, который он оставил, и эта атмосфера вечера, желание вспо- минать о нем, говорят о том, жизнь его состоялась. Это важнее, чем изда- ние книги или научные достижения. Он, действительно, в последний мо- мент прыгнул на подножку вагона. Я надеюсь, что это действительно так.

С. Перепенченко. Я имел радость в 2003 году познакомиться с Петром Павловичем. Общались мы на территории библиотеки. Когда он услышал, что мы собираемся говорить о роде Кибальчичей, то сказал: «Эта тема для меня знакомая». И тут же пригласил на просмотр фильма «Тени забытых предков».

Десь через рік ми готувалися до заходу про Довженка у вітальні Чернігівського земляцтва. А Петро Павлович, коли чує про Довженка… це ж його улюблений письменник і драматург, і людина. Я поїхав до нього. Він дає згоду. На вечорі він виступав півтори години — це було чудово. Це вже історія…

Він написав заяву щодо вступу у генеалогічне товариство, а че- рез рік він записав анкету про батька і дідуся, про прадіда. Але наше спілкування на цьому й завершилося. Телефону нема. Коли доберешся на це Мандрикіне… Коли я збирався — це вже були його останні дні. Ось то- ненька папочка — заява, анкета. Він міг говорити по півтори години, але ми його не зупиняли: це ж Петро Павлович говорить. Він увійшов в історію нашого Чернігівського товариства через Довженка.

Он как-то сказал такую фразу: «Я такой идиот, что сделал бы все, что- бы в каждой школе был фильм „Земля“ Довженко». Может, нам удастся этому поспособствовать.

Л. Мочалова. Мы с Петром Свенцицким познакомились в библио- теке Канадско-украинского центра. Она была создана при помощи диа- споры в 1994-м году, а Петр Свенцицкий пришел к нам где-то в 2000-м и стал постоянным читателем. Помню впечатление, которое он произвел на меня. Когда он увидел книги, присланные украинцами из Торонто, у него засверкали глаза. Он увидел для себя почву, он почувствовал себя, как рыба в воде.

Когда приходили читатели, он им советовал: на странице такой-то вы найдете информацию про того-то. У него была феноменальная память и энциклопедические знания. Он схватывал все и запоминал. Сколько в его голове помещалось &‐ даже не знаю, с кем сравнить его. Это был человек- титан.

Много из своих идей он не воплотил в жизнь. Но он создал что-то вроде клуба, где просматривались фильмы украинских режиссеров. На эти заседания приходили человек 20. Мы снимали комнатку, просматри- вали фильмы, потом обсуждали. Это настолько оригинально было! Уча- ствовала тогда еще живая Валентина Леонтьевна Тихая — прекрасный искусствовед. Приходили художники, литературоведы. Беседы были на- столько живые, это у всех останется в памяти.

Надо было видеть лицо Петра Павловича Свенцицкого — оно свети- лось! Он такими глазами смотрел — ему все это было настолько дорого. От каждого человека он ожидал чего то, свет просто от его лица исходил. Таким он нам запомнился. Чудный человек был, оригинальный очень.

Спасибо за издание этой книги. Останется память об этом замеча- тельном человеке, который жил рядом с нами. Может быть, мы не всегда ценили его, но он действительно замечательным человеком…

М. Южелевский. Мне и легко и слож- но говорить о Петре. Лет 12 назад мы с ним встретились на одном из вечеров. Он по- разил меня своей памятью и литературным талантом. Однажды мы вышли на улицу во время «кораблевника», и я стал читать со- нет Шекспира. Он говорит: «Сейчас я скажу тебе, кто это сделал». — «Не скажешь. Это мой перевод». — «Как твой?! Ты переводишь? Давай встретимся, будем об этом говорить». Не довелось, не встретились. У него есть украинский перевод 66-го сонета. Мы хотели сделать вечер этого сонета. Меня по- разила его первая строка — «катований жит- тям», которая мне абсолютно не давалась. Это сказано сильно, хотя, по-моему, у Шек- спира не так. Но это ощущение Петра…

Про его сборник говорят: «бешеная энергетика». Думаю, он поможет ощутить того Свенцицкого, который был, а он абсолютно разный. Мы все разные, и по-разному его воспринимаем. Как у всех был свой Пушкин, так и у всех есть свой Свенцицкий. Даже в том, как он мешал кому-то высту- пать, было что-то созидательное, а не разрушительное, — вот что интерес- но…

М. Кадубина. Я виделась с ним всего два раза, когда была еще сту- денткой. Была на презентации Элины Михайловны Свенцицкой, он там читал свои стихи. Поразил украинский язык Петра Павловича — очень живой. В Донецке как-то холодно говорят по-украински. Он признался, что любит Лесю Украинку… О ней написаны невероятные тома, но он ее как-то особенно понимал, я бы сказала даже, по-женски понимал. Меня это удивило.

Звучит голос Петра Свенцицкого.

М. Панчехина. Сказать что-то очень сложно. Самое замечательно, что этот человек состоялся. Есть книга, и можно побеседовать с челове- ком, которого уже нет.

Е. Терехова. Я пропоную в світлу пам’ять Петра Павловича викори- стовувати слово «добродій»….

О. Миннуллин. Я помню, когда-то у нас выступал Петр Павлович, чи- тал стихи, а потом все его критиковали, и я сказал: «В вашей поэзии вы остались в 60-х годах, вы не современны». Я после того думал: а зачем я так сказал? Ведь я на самом деле так не думал. Мне тогда особенно понравился «Памятник». Петр Павлович замечательный поэт. Спасибо.

Д. Вишняков. Жалею, что не знал Петра Павловича так близко, как хотелось бы, но иногда мне удавалось с ним пообщаться. Для меня он, прежде всего, был человеком, который обладал колоссальной внутренней свободой. На общем фоне он всегда был ярким пятном, его невозможно не заметить даже при очень большом скоплении людей, он был на голову выше всех. Это был его талант, это и его проклятие. Общаясь с ним, я чув- ствовал: мне тогда было 22–23, но ощущение у меня было, что я рассуди- тельнее и взрослее, чем он. Он явно был из тех людей, кому всегда будет 18. Отчасти это из-за свободы. Человек привык держать ответ за все, что делает, но ответ этот он держит только перед собой. Никто ему не указ. Повлиять на Петра Павловича Свенцицкого мог только Петр Павлович Свенцицкий. Когда я услышал, что он умер, мне стало грустно, но нель- зя не думать о том, что он сам выбрал свою жизнь. И прожил ее так, что ему не за что стыдиться. Здесь больше всего подходят строчки Высоцкого: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед ним…» Но все же жаль, что такие люди уходят от нас.

А. Ильяшенко. Сегодня я понял: я принадлежу к тем людям, которых Петр Павлович не успел создать своими мощными руками. Потому что, как ни странно, о поэзии мы говорили с ним меньше всего. Его обыкновение превращать диалог в монолог… Был случай, когда он торопился уехать домой, иначе в Мандрыкино уйдет последний транспорт и ему придется ночевать на вокзале. Я сказал, что у себя дома на Путиловке желал бы видеть Петра Пав- ловича в летней кухне. Павлович очень вооду- шевился и вспомнил, как они с другом коро- тали ночи за беседами: «И хотя и ему, и мне надо было на работу, мы говорили всю ночь напролет и не чувство- вали никакой устало- сти». Услышав это, я пришел в ужас и разго- вора про кухню уже не заводил.

Однажды мы с Павловичем разговорились о литературе в общем, и я, как часто это делал, попросил отозваться о моих произведениях. Павлович всегда был строг ко мне, но в этот раз он свернул на Есенина, на Пастерна- ка. И говорил о них так, как я не смел бы и подумать. Когда мы расстались вечером, он куда-то поехал, а я пришел домой и продолжал диалог с ним. И через полтора часа я написал стихотворение, которое посвятил ему. Оно было написано для него. Я позволю себе прочесть его.

с братвой, чьи ноздревски замашки,

не раз, обрыскавши квартал,

испивши дыма из баклашки,

я строчки вольные шептал.

каноны вечности суровы

и скрупулезен вкуса тест,

а у меня — все культы слова, да заповедник «общих мест».

бог милостив: под маской дыма,

средь лиц, заевших на «хи-хи»,

другой заложник их режима

начнет шептать мои стихи

Это был ответ той критике, которой он подверг мое творчество…

А. Максименко. Петр Павлович спас меня от позора большого. В Доме учителя в 87-м году проходили вечера, посвященные писателям, художни- кам. Был вечер о Сальвадоре Дали. В те годы материал о нем найти было практически невозможно. С трудом мы сделали слайды, а текст был на фран- цузском — никто не мог прочитать. Слайды мы раз пять просмотрели, а что делать дальше? И тут заходит Павлович. И стал рассказывать о каждой рабо- те — история создания, все конкретно. Я благодарил Бога, вечер удался…

Е. Морозова. Несколько лет назад я случайно попала в автобус, кото- рый ехал в Енакиево на презентацию книги Владимира Калиниченко, и случайно оказалась рядом с Петром Павловичем Свенцицким. У него все время что-то падало: то портфель, то шляпа, то плащ. И он все время что-то писал. Я заглянула — это были стихи. А когда приехали, его объявили, он читал — это были настолько блестящие стихи, я просто замерла, на- столько это было талантливо.

Когда я выступала на «кораблевнике», он пришел, я узнала его. Я за- помнила, как он говорил: так бережно, я в сердце сохранила эту капельку тепла. Я ему очень благодарна, что он меня поддержал.

В. Верховский. Прогрессивная общественность говорит теплые и проникновенные слова, а я как всегда… К тому же это было давно, и не знаю, уместно ли оно здесь или нет… Дело в том, что когда Петр Павлович впервые появился у нас в доме, моя бабка никак не могла выговорить его фаparagraphnbsp;було чудово. Це вже історія‐милию: Квинтицкий, Свинтицкий… Потом плюнула и говорит: «По- слушай, мальчик… — а мальчик под два метра. — Ты откуда?» — «Из Хо- мутовской степи». — «Будешь Сурепка». (Почему Сурепка? Что за блажь?! Но за ним, как семейная кличка, так и закрепилось: он Сурепка). Бабушка тоже была хороша, ее девичья фамилия: Гринпис. Когда-нибудь (может быть, и сегодня) я расскажу одну историю, которую можно так и озагла- вить: «Сурепка и Гринпис»…

Его похороны, они ломали все каноны, и казалось, что все вообще происходит впервые. И этот гроб зелененькой расцветки, и Петр Павло- вич, который явно в гробу не вмещался, и зеркала, которые почему-то не были занавешены, и мебель, и оттого Петр Павлович многократно отра- жался в полированной поверхности мебели и зеркалах. А поразительно: он совершенно не производил впечатление мертвого человека.

Когда мы прибыли на кладбище (казалось, что к организации похо- рон руку приложил сам Петя и что ими сам же и руководил, уже оттуда), мы, естественно, не нашли места, где была вырыта могила. А потом уже увидели, нашли: это под железнодорожной насыпью, в трех метрах от же- лезнодорожной ветки.

А когда все речи были сказаны, могильщики оказались совсем в дру- гом конце кладбища, а это, кажется, Чулковка. Да, Чулковка. И пока мы их ждали, установилось поначалу слегка тягостное молчание, что было несвойственно Пете при жизни. Он был очень легкий человек, несмотря на все, что говорилось… И люди стали вспоминать веселые истории из его жизни прямо здесь же, прямо при покойном. И это абсолютно не было ко- щунством, это было как-то органично и по-человечески очень понятно. И когда нашлись могильщики и подвели белые полотнища (я всегда далек от красивостей, разных там сравнений), но когда они стали опускать гроб в могилу (а место там открытое — ощущение, что небо… Уже ничто его не сдерживает, и оно летит со страшной скоростью…), так вот, было сумрачно, слегка давило сверху, но когда гроб пошел вниз, вдруг вспыхнуло солнце, до того все ярко осветив! У меня пошел мороз по коже, как все сходится!

Когда Петю похоронили и уже садились в автобус, я поймал себя на мысли, что это первые похороны в моей жизни, когда хоронили близкого мне человека, а мне было не страшно. Во- обще, люди, когда приходят на кладбище, они чужую смерть примеряют на себя. Ну ведь так же? Вот и я примерил на себя смерть, и мне было не страшно. Это, воз- можно, последний урок Петра Павловича: не страшно даже это…

А. Чушков. Я немного опоздал на этот вечер, захожу, смотрю: все сидят с такими мрачными лицами… Думаю: а человек-то был веселый и светлый. Говорят: «влачил существование на Мандрыкино». Я зна- ком с ним не так давно, но был свидетелем того периода «влачения существования на Мандрыкино». Я живу рядом, и мне не казалось, что он «влачит существование».

Формально Мандрыкино — это территория Донецка, это такая советская деревня.

Я вспоминаю сентябрь прошлого года. Лена где-то яблок нарвала, мы сидим на лавочке, едим яблоки. Идет Петр Павлович, мы обрадова- лись: «Петр Павлович, хотите яблок?» Он остановился, рассказывает нам, мы его слушаем. Лена спросила: «Когда книга ваша выходит?» — Он: «Уже, вот-вот».

И вот я подумал: сегодня вечер памяти, а ведь должен быть бенефис. Он должен был сегодня прийти сюда и читать свои стихи. Книга не гото- вилась как посмертная, это должна быть книга живого автора. Все-таки он добился признания не после смерти, а при жизни.

Я думаю: почему мы с таким удовольствием с ним общались? Я имею в виду мандрыкинских, сосе- дей его. Ну, я знал, что он стихи пи- шет, но они же этого не знали. А все с удовольствием с ним общались. Потому что очень светлый был чело- век. Такой типичный русский свя- той: пьяница, бездельник, жил как-то непонятно как. Диссидент. Вроде жизнь вся прошла как-то неудачно, вся наперекосяк. А с другой сторо- ны, он не доживал эту жизнь. Это был заслуженный отдых: вроде бол- динской — мандрыкинская осень. До сих пор не понимаю, почему у него такие мрачные стихи были. Может быть, в той жизни, которую я не видел, было что-то мрачное? Я всегда с ним спорил, нравилось с ним полемизировать. Сейчас включили запись его голоса — и такое впечатление, что он сидит здесь, что-то говорит. А если он сюда приходил — значит, вечер удался.

Е. Мокин. Мне жаль, что я не знал этого человека и ни разу с ним не разговаривал. Но я взял книжку — меня зацепило…

В. Котляров. К сожалению, я не был знаком с Петром Павловичем Свенцицким. Но после этого вечера я могу сказать:

Какой ни есть, а все ж он — Божья весть.

Пусть земная жизнь Петра Павловича окончена, в наших сердцах на- чинается его бессмертие.

Кто-то. Такое у меня было впечатление, что мы пообщались с ним, что он был с нами… Мы увидели его фотографию, услышали голос, послушали стихи, воспоминания… Хорошо все было организовано, спасибо вам!

А. Кораблев. Спасибо всем, кто пришел. Это дает надежду, что жизнь Петра Павловича будет продолжаться — в его книгах и в наших воспоми- наниях.

Звучит скрипка.

2013-11-17 14:40:44

Любовь Васильева
Россия, Энгельс
Пётр Павлович Свенцицкий - это мой земляк, мы из одного села, ходили в одну школу. Он уже тогда был очень умный. Подтверждаю, что это был необыкновенный человек.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов