Интеллектуально-художественный журнал 'Дикое поле. Донецкий проект' ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня пятница, 26 апреля, 2024 год

Жизнь прожить - не поле перейти
Главная | Добавить в избранное | Сделать стартовой | Статистика журнала

ПОЛЕ
Выпуски журнала
Литературный каталог
Заметки современника
Референдум
Библиотека
Поле

ПОИСКИ
Быстрый поиск

Расширенный поиск
Структура
Авторы
Герои
География
Поиски

НАХОДКИ
Авторы проекта
Кто рядом
Афиша
РЕКЛАМА


Яндекс цитирования



   
«ДИКОЕ ПОЛЕ» № 10, 2006 - МЕЖДУРЕЧЬЯ

Юбилейный круиз...

Это ли не повод собраться вместе, за
одним столом? 50 лет — 50 гостей. Жизнь —
она ведь не только идет, но и проходит. Почему
бы ее хоть на мгновение не остановить? Такими
мы были. Конечно, не только такими, но и
такими тоже…



…наш мир — корабль на пути в вечность.

Кэтрин Энн Портер.

 

В. Лившиц (кочегар). Господа! Предлагаю поприветствовать
аплодисментами появление на мостике нашего капитана. (Аплодисменты.)

Раздается команда: «Отдать концы!»
Звучит рында — и корабль плывет…

Итак, господа, мы отплываем. А перед отплытием, естественно, надо
наполнить фляги… по самую ватерлинию… (шум, звон).
Сегодня у нас удивительный по ощущению и содержанию праздник. 50
лет в строю! 50 лет без единой пробоины! 50 лет бороздит бурные воды
литературного океана этот корабль, собравший нас, как когдато Ной собрал
каждой твари по паре… Но у нас тварей гораздо больше, и они мирно уживаются
на этом судне. Итак, в честь 50летнего бороздения предлагаю поднять
праздничный флаг на корабле!
    Жюль Верн сначала хотел написать роман «Пятидесятилетний капитан»,
но потом почемуто передумал и написал про пятнадцатилетнего…
   (Обращаясь к стоящему на мостике). Поверьте, я вам глубоко
сочувствую. Потому что понимаю, что для вас это аномально — находиться
в центре внимания. Тем не менее, придется сегодня терпеть, у нас сегодня
на корабле бунт — сегодня вам будут говорить хорошее, вы уж извините…
Слово нашему боцману!

 

В. Гефтер (боцман). Дорогие товарищи! Здесь на корабле такая качка, что мы практически вот этим фаллом… или как это называется?.. кренимся… Качка — это «утка», поукраински… Мне отрадно в этом плавании, хотя подсел я сюда на одной из последних пристаней — но, дай Бог, не самой последней. Чтобы не усердствовать особо, предупреждаю: через час те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым. (Шум и звон прекратились. Слышно только, как боцман наполняет свой стакан.) Я хочу выпить за даму на бушприте. За ту, кто рядом с нашим Механик и боцман пятидесятилетним капитаном. За любовь!

В. Л. Вы видели когданибудь евреякочегара? Это я! Тут меня сейчас попросили поддать жару, поднять давление… Сейчас вам даст жару главный механик корабля, прилетевший сегодня из Киева — Дмитрий Бураго!

Д. Бураго (механик). Был шкипером — стал механиком… Ничего, нет плохих профессий… В замечательном городе Горловка, сколькото лет назад, возле ларька, где продавали не помню что — а, вспомнил: кофе! — мы простояли часа полтора. Мы обсуждали проблемы мира, творения, всяких сущностей… Я приглашал своего собеседника войти в редколлегию моего журнала, он внимательно слушал, а через год презентовал собственный журнал. Потому что плывет своей дорогой. Может, поэтому я и оказался механиком… Но я продолжаю приглашать его в свои различные редколлегии — если не в «Соты», то в «Collegium» или в «Язык и культуру». А по большому счету, человек, который берет на себя ответственность за хотя бы одного человека, это человек, совершающий подвиг. Человек, который берет на себя ответственность за коллектив, это человек, совершающий великое дело. А если человек берет на себя абсолютно личную ответственность за язык, за некую литературную ситуацию, пусть даже в ограниченном и только ему внятном мире, это уже более чем подвижничество…

Шум на корабле: то ли неполадки с мотором, то ли это гудит чейто чтото доказывающий бас.

В. Гефтер. Передайте Петру Свенцицкому черную метку!..

Смех, крики: «За борт!»

П. Свенцицкий. Я хочу поблагодарить… (Смех.) Специально к юбилею я написал стих, называется он «Розмови з Тютчевим»… Еще я хочу подарить самое дорогое, что у меня есть: немецкое издание «Фауста», которое мне удалось спасти во время пожара…

 

 

В.Л. А теперь слово лоцману, который проводит корабль через все рифы, знает все бухты. Таким лоцманом, на мой взгляд, на нашем корабле является, конечно же, профессор Михаил Моисеевич Гиршман!

В. Л. Михаил Моисеевич сейчас замечательно сказал, что лоцман, наверное, действительно коллективный… И, продолжая тему коллективного лоцмана, я передаю лоцию Станиславу Васильевичу Медовникову!

С. Медовников. Чтобы быть самим собой, нужно стать кемто. Но чтобы стать Кораблевым, им уже следует быть, ибо Александр Кораблев — это не рубеж, которого можно достичь, а достижение, не ведающее рубежей. Многие могут взять чужой след или оставить свой, но наш юбиляр не из тех, кто готов только наследить — он способен к унаследованию. И не вчерашний день, а время, идущее издалека и устремляющееся в неизвестность. Кораблев может понять и объять любую систему или концепцию, сам пребывая при этом необъяснимым. Широта его обозрения конгруэнтна глубине постижения и равновелика высоте вдохновения. Его секреты чреваты загадками, а загадки обретают статус тайн. Среди прохожих он проходящий, среди похожих — непохожий, между рассеивающих — собиратель, а в кругу дознавателей — знаток. С ним решительно можно пойти в разведку. И не только пойти, но и «взять языка», овладеть им, чтобы сказать новое слово. Можно долго смотреть в зеркало, любуясь отражением собственных мыслей и превращая очевидное в ненаглядное. Гораздо интереснее открыть окна и обретать новые горизонты. Кораблев из той благородной породы, кто направляет поток мыслей, воодушевляет сердца и строит миры.

В. Л. А т е п е р ь послушаем, что скажет молодая матросня, пока она еще не пьяная. Аспиранты кафедры, для кого наш капитан…

Матросов заливает волной шампанского.

В.Л. У нашего корабля есть порт приписки — это семья, дом. Есть док, где он приводит себя в порядок, ремонтирует себя после бурь, это верные, надежные друзья. Есть и такой порт, который называется Работа, где осуществляется то главное, во имя чего корабль это плавание и затеял. Но есть и мыс Доброй Надежды, или, как его еще называют, мыс Дикого Поля, где чего только не творится… И почему оно такое дикое? Я даже не знаю. Может, Тараненко знает?

Е. Тараненко. Уважаемый Сан Саныч! Я буду обращаться не только к Вам, поскольку в том, о чем я буду говорить, Вашей вины практически нет. Тут кочегар говорил, что все будут сегодня хвалить и радовать. Но я не нахожу в сегодняшнем празднике ничего веселого…

 

 

 

 

 

В. Л. Внимание: только что поступила с проплывающего мимо корабля телеграмма:

ПОЗДРАВЛЯЕМ С ЮБИЛЕЕМ!

На верхнюю палубу поднимаются Алексей Панич с гитарой и Элиной Свенцицкой.

А. Панич. У нашего юбиляра богатая биография, но есть такие факты, которые, наверное, мало известны даже большинству присутствующих здесь близких друзей. Например, мало кто знает, что именно с его легкой руки на филологическом факультете Донецкого университета когдато впервые появился человек разумный. А затем, именно благодаря нам с Элиной Михайловной человек разумный с филологического факультета исчез и больше уже никогда там не появлялся. Речь идет о газете студенческого научного общества филологического факультета под названием «Homo sapiens», которую Александр Александрович зачал, а мы благополучно прикончили. Так что мы с ним соотносимся как начало и конец.

(Шутки, смех.)

За сим передаю слово Элине Михайловне, которая расскажет о степени разумности homo sapiens Александра Александровича…

 

 

Э. Свенцицкая. Расскажу, расскажу… Александр Александрович, действительно, очень разумен, хотя и своеобразно, и не перестает быть разумным, в отличие от нас с Алексеем Олеговичем. Безусловно, что Александр Александрович — филолог милостью Божией. Я искренне надеюсь, что милость Божия проистекает на появление даже таких людей, как филологи. Безусловно, что он умеет преподать азы литературоведения даже чайникам. Вот, кстати, у нас тут случайно завелся чайник. Алексей Олегович, будь так добр, лезь под стол и чайник представь!

А.Панич. Представляю: чайник, натуральный.

Э. Свенцицкая. С носиком, с ручкой… Хаткина, молчать!.. А я представлю конспект первой лекции по литературоведению для чайников.

А. Панич (поет):

Не сразу все устроилось,
Но поле все ж отстроилось —
Засеками казацкими,
Монашеским скитом,
Овражными проселками,
Шахтерскими поселками,
Терпеньем и стараньями,
Заботой и трудом.

Александр Александрыч,
Этот край — он наш с тобою,
Стали мы его судьбою,
Ты вглядись в его поля!
В поле диком, незнакомом,
Можно тоже жить как дома,
Вот и стала этим домом
Нам донецкая земля!

На диком поле злаками
Взошли таланты всякие,
Поэты с музыкантами
Без спросу проросли.
В филфаковском питомнике
Родились кораблевники,
Они Донецк прославили
До краешков земли.

Александр Александрыч,
Что там светит перед нами?
Это мастер над стихами,
Вечер, лампа, лунный свет.
Даже в школе деревенской
Вспоминать о школе венской —
Вот упрямство, вот свобода,
Вот успеха весь секрет.

Судьба тревог не прятала,
Судьба сулила всякое,
Но все ж была и ласкова
За эти пятьдесят.
А сколько нам отмерено,
Про то нам знать не велено,
А что судьбой не велено,
Того не стоит знать.

Александр Александрыч,
Что осталось нам с тобою?
Кони мчатся над Москвою,
Их иные ждут поля.
Что бы ни было в начале,
Утолим мы все печали,
Будем мы, и будет домом
Нам донецкая земля!

(Аплодисменты.)

 

В. Л. На карте нашего материка есть Залив Шаталова и есть Выступ Лимаренко. Один — заливает, другой — выступает…

С. Шаталов. Сегодня утром мы вышли с Игорем вдвоем, а поскольку Донецк для многих — это вообще такое мистическое и как бы несуществующее место, то мы вышли из несуществующего места и на углу, откуда мы вышли, увидели некий образ: материализованный дух в бомжевом варианте, который нам сказал: ребята, вы что, туда идете? Мы говорим: да, туда. Тогда он: передайте, скажете — от Миши. Вот, собственно, мы «от Миши» и передаем — лунное собрание всего Булгакова.

 

 

 

И. Лимаренко. Но это еще не все. Я танец с саблями исполнять не буду, но хочу подарить вещь, совершенно необходимую в хозяйстве и лично полезную для мужчины. И, кроме того, имеющую и метафорический смысл: чтобы ваш критический нож был острее бритвы Оккама. И всегда наготове!

Н. Хаткина. Нельзя ножи дарить!

И. Лимаренко. На корабле — можно!

Голоса. Надо монету дать!.. Возьми деньги!..

И. Лимаренко. Я денег за свои подарки не беру.

В. Л. Я хочу уточнить, что это не нож — это кортик капитана…

И. Лимаренко. Сегодня подумалось: хорошо, что я в свое время попал на этот корабль Слова, и если он пьян, то там окажутся и Бодлер и Рембо… и Кораблев! Сегодня выступающие говорили о неиссякаемой — фонтанной — энергии уважаемого юбиляра… Именно так! Фонтан, на мой взгляд, прекрасный образ и культуры, и людей ее творящих и в ней живущих… и Александр Александрович из авангарда этой когорты. Для Александра Кораблева — мой поэтический диптих «Фонтан»:

Широкая чаша
не вином до краев, но водою
наполняема. Не подвержен сбою,
источник Ему не страшен
палящих лучей легион, предающих все зною…

П. Свенцицкий(порывается тоже чтото прочитать)…

В. Л. (уже охрипшим голосом). Петя, погоди… Я вот, пока стихотворение слушал, Козьму Пруткова вспомнил: чёто он тоже про фонтан писал… Я это к чему? Это я к тому, что струи вдохновения и благодати, которые изливаются сегодня на Сан Саныча, пусть продолжают изливаться, а мне хотелось бы, чтобы мы сегодня не забывали и о том плавании, которым руководит наш капитан… Я прошу прощения за свой совершенно морской, прокуренный, прокричанный, просоленный голос… И вот этим своим голосом я прошу Светлану Степановну Куралех подняться на верхнюю палубу. Это вам не в куклы играть — юбиляра поздравлять!

С. Куралех. Александр Александрович, вы своим юбилеем полный переполох устроили в нашем театре. Все наши куклы готовились вас поздравить, но в последний момент главную исполнительницу отослали на гастроли в Горловку. Вот такое стечение обстоятельств: вы — здесь, она — там. Поэтому мне придется выступать одной…

Призваний Ваших, полномочий
Не вспомнить и не перечесть:
Профессор Вы, чернорабочий,
Ум, совесть и, конечно, честь.
Наш гений нетрадиционный,
Эзотерический ученый,
Наш Нестор и служитель Муз,
Несущий непосильный груз.
Идей родитель и посредник,
Литературный проповедник.
Вы — дикий ангел в «Диком поле».
Река времен по Вашей воле
Течет, куда ей надо течь,
И рыбы обретают речь.

И в небе верхнем, нижнем, среднем
На месте Вы не на последнем.
По Вашим взмахам со страниц
Щебечут стаи певчих птиц.
Без Вас бы дикий мир зачах:
Все твари — на одних плечах.
На Вас вселенная стоит —
Держитесь, наш кариатид!
Призванье Ваше — это слово,
Дано Вам имя Кораблево,
Большой корабль у Вас в руках —
Не затеряемся в веках!
Ваш возраст — это время старта.
Здоровья Вам, любви, азарта!
Пусть крепнет кораблевский род,
Вас обожает весь народ!
Команда свыше нам дана:
За Кораблева пьем до дна!

 

В. Л. Вы слышали? Как сказала Светлана Степановна, так и сделали!.. Петя, подожди… Вспоминай этого, Козьму Пруткова, и все будет замечательно… А у нас сейчас совершенно конкретный выход буфетчицы. Ирина Анатольевна!

И. ПоповаБондаренко. Моя смена… Здрасьте. Я буду петь. Петь я люблю, но не умею…

Давно не была в Диком Поле,
Тянуло сюда насовсем,
Там Ната и Света, там Эля и Лёля
(а также Шаталов, Верховский, Медовников),
там Гефтер и Гиршман М.М.
конечно, и Гиршман М.М.
(Проигрыш)

Филфаковец Саша — красивый (прежде всего, духовно),
А волосы — бронза и медь.
Окрестные девы спешат боязливо
В том пламени буйном сгореть
(хотя он предпочитает им поэтику словесного творчества),
пойти с ним на жизнь и на смерть.
(Проигрыш)

И вот я опять в Диком Поле,
На старую встала путю (в смысле, пришла на филфак):
Профессор в сединах, опершись на столик,
Тихонько кропает статью (тю!),
На компе кропает статью.
(Проигрыш)

Я вся холодею местами (non comment),
Колотится сердце в груди (как у Сапфо)…
Прости меня, Саня… простите, Сан Саныч,
Не знаю, за что, но прости.
Не знаю, за что, но прости. —
(Проигрыш)

За то, что не стало нам силы
Прервать метафизики нить,
Что бабьих филфаковских рук не хватило
Тебя от М.М. оттащить (тото б удружили!).
Тебя от М.М. оттащить.
(Проигрыш)

Мы любим Вас чище, чем прежде,
Возвышенней, ярче, нежней…
Вам плед шерстяной выбирала Надежда (зав.секцией!),
И я была мысленно с ней.
Да все мы ступали за ней.
(Проигрыш)

Вас любим домашней, чем прежде,
Вы друг наш и добрый сосед,
И в нашем обличии всё зарубежье
Вам шлет свой горячий привет
И счастья на тысячи лет!

В. Л. Вот пока мы здесь пируем, веселимся, отдаем концы, забираем их обратно — есть на корабле человек, который взирает на всю суету как бы со стороны: это отец Николай…

О. Николай. О Высоком Небе пару слов… Так сложилось, что некоторых присутствующих здесь я знаю лично очень много лет. Думаю, большинство друг о друге слышали, а вот теперь мы можем посмотреть друг на друга… Есть нечто, что касается каждого из нас. В молодости я совершил «паломничество на Восток». Кто из нас, здесь сидящих, не увлекался восточными делами? Что же нужно было, чтобы освободиться от этого невероятного аромата Востока, невероятно глубокой культуры, которую я очень люблю?..

Если меня разложить на молекулы —
Я буду молекулой.
А если еще расщепить на атомы —
Я буду атом.
Скучно.

Думаю, что это стихотворение помогло мне стать православным. Мне очень приятно, что уважаемый мной диакон Андрей Кураев цитирует его в своей книге, которую я хочу подарить: «Почему православные такие?..»

В. Л. Да, за это надо безусловно выпить — это богоугодное дело… Уже выпили? Тогда эту высокую эстафету принимает дуэт Дмитрия и Алены…

Д. Макарчук. Мы думали: какую бы песню вспомнить, которая бы имела непосредственное отношение к юбиляру? Вспомнили.

 

Пароход на реке
Завел песню о любвилюбови,
Пелпел и оборвал на полуслове…

А еще мы подумали, что в трудном деле поиска глагола необходим фонарь, каковой мы и вручаем юбиляру. Заметьте, он имеет четыре режима: 1) режим появившейся идеи, 2) режим разгорающегося интереса, 3) выход на финишную прямую, 4) азарт, на грани: «Ну, щас уписаюсь!»… А к нему — поэтическая инструкция, на которой написано: «Человеку и Кораблю Сан Санычу с большим уважением…»

Над суетой небытия,
Где мы живем: и ты, и я,
Сан Саныч воспаряет бестелесно:
Архивной памятью шурша,
Он чтото ищет, чуть дыша…
А почему? — Да потому что ИНТЕРЕСНО!
Зачем бросает он уют?
Чего ему недодают?
И дома ждут, и там, и тут,
И даже с песней?
Ему ж, видать, всего милей
Глаголом жечь сердца людей!
А почему? — А потому что Интересней!

…Так каждодневный свой улов
Сквозь сито сеет Кораблёв.
Он точно знает, что в начале было Слово!

 

 

 

В. Теркулов. Я приехал поздравить юбиляра от лица всего себя, от ректората и от всего Горловского ин’яза. Почему Сан Саныч начинал именно в Горловке — вы понимаете: просто у нас атмосфера такая. А недавно (наверное, вы слышали) на горловском заводе «Стирол» был взрыв. Теперь ждем новых Кораблевых… Вместе с Владиславом Эдуардовичем Просцевичусом мы дарим ему две вещи, очень нужные для ученого: вопервых, глобус, вовторых, ручку. Чтобы он мог на глобусе отмечать те места, где распространяется его учение…

В саду гроза срывает алычу
С деревьев сада, и под грохот окон
Она свой стон усиливает звоном,
А в доме тишина, и я молчу…

П. Свенцицкий. Я предлагаю выпить за нашего поющего ректора!

В. Л. (уточняет). Проректора. В. Теркулов. Знаете, не надо исправлять человека…

П. Свенцицкий. Это уникальное явление…

В. Теркулов. Вы забыли Поплавского!

Ктото. Поплавский еще и танцует…

В. Теркулов. Один мой товарищ после каждой песни говорил: «Ну, теперь за спетое!»

 

 

 

На верхней палубе — Наталья Хаткина, Светлана Заготова и Алексей Панич.

Н. Хаткина. Тут говорили: женщинам на корабле не место…

В. Л. Женщина на корабле — кровать…

С. Заготова. Но мы не женщины…

Н. Х. и С. З. (вместе). Мы — корабельные кошки! (Смех.)

Н. Х. Поем, Светик. Микрофон тебе.

С. З. Почему?

Н. Х. А ты лучше поешь.

В. Л. Отрывок из мюзикла «Cats»…

А. Панич. Когда одни поют, а другие в это время перебирают ногами, это называется подтанцовка. А когда одни поют, а другой перебирает пальцами, это называется подбрянцовка. Вот это я.

Н. Х. и С. З. (вместе):

1
Ну, кто у нас основа из основ?
Конечно, славный доктор Кораблев.

Он с давних пор
Пред тайной предстоит,
И этим в це-
Лом мире знаменит.

 

 

 

2
Ведет, герой,
Студентов за собой,
При том порой
Рискует головой.

Пусть знают все —
Его за вид и труд
Студенты Ме
Фистофелем зовут.

 

 

3
На нас он вылил мудрости бидон,
Когда переосмыслил «Тихий Дон».

Редактор он,
Профессор и пиит,
И Мастер в ди
Кой-Стае Маргарит.

4
Донецкой школы
Верный филолОг,
Еще не все
Ты сделал то, что мог.

Еще иных
Достигнешь ты вершин.
Сан Саныч, ты
Такой у нас один.

 

 

Припев все время:

ВСЕГДА И СНОВА
БУХНЕМ ЗА КОРАБЛЕВА!

Н. Хаткина. Уважая Сан Саныча Кораблева, человека, можно сказать, харизматического, действенного, мы хотим пожелать ему покоя — совершенно необходимого для творческой деятельности. И поэтому вместе с нашими друзьями Ирочкой Черниченко и Олегом Завязкиным мы дарим ему вещь, в которой можно сидеть у компьютера, лежать на диване и, дорогой наш Якубович, вылезать из ванны.

   Это не все. Руки вверх! Сейчас мы погадаем по карманам. Одну руку, по выбору, тостуемый опускает в карман. Выберешь белое — будешь бегать, как и сейчас, разбирать кафедральные бумажки, писать научные труды и т. д. Выберешь красное — все студентки твои, любовь и творчество!.. Итак, смотрим, что он выберет. Руку в карман!

Голоса. В правый!.. В левый!..

Н. Хаткина. Белое!.. Все, господа… Гул разочарования.

О. Зав’язкін. На завершення студентської теми прочитаю вірші…

ВІРШІ ПАНЕГІРИЧНИЄ, СИЛАБІЧНИЄ, ЗАЦНОГО ЛАДУ,
ПИСАНІ КИЄВОМОГИЛЯНСЬКОГО КОЛЕҐІУМУ БАКАЛЯРОМ ХОМОЮ,
А НАЗВИСЬКО ТЕГО БАКАЛЯРА БРУТ

О муже мудрості, що є у світі преславна,
Тобі піємо хвалу всеуклінно та справно.

Ти юнь умащаєш розуму книжного лоєм,
Ти весь єси повен шляхетністю та спокоєм.

Хоч мали від тебе в п’ястуки безжальниє буки,
Та спізнали мед словесної твоєї науки.

Ти відаєш лятину та греки, хоч те й не до шмигу —
Помосковській цвенькаєш, аж шиби бере крига.

У Дикому Полі квітнуть барвінок, мак, ружі.
Іде подзвін світами о сим предивнім мужі.

Віват! Ґратулює пана кожен, хто пиющий, —
Віршотворця що біля Віргіліуша сущий!

За сто літ питимемо здравіє єго знову!..
Прошу мосьпанство вибачити простую мову.

(Аплодисменты).

И. Черниченко. У меня два слова в виде тоста. Мне очень хочется сделать радиопередачу, которая будет называться: «Молодость хороша в любом возрасте». За вечную молодость!

Ктото:

Ой ты, участь корабля:

Скажешь «пли!», ответят…

Е. Морозова. Получив приглашение на этот вечер, я попыталась написать юбилейное стихотворение в духе куртуазных маньеристов, но вместо этого у меня получилось совсем другое…

Пройтись по стрелкам чаек,

по влажности песка,

где волны свет качают

в предчувствии броска…

В. Л. Спасибо… А сейчас я хочу пригласить на верхнюю палубу искателя приключений на свою голову Вячеслава Верховского!

В. Верховский. К счастью, я не филолог… Когда я сюда направлялся, я получил следующий инструктаж: «Идешь на Кораблева — вот увидишь: все будут славословить, а Кораблев с улыбкой на лице страдать. Верховский, будь умней, пожалей человека, почитай 12, от силы 1012 рассказов, и тихо сядь на место». (Смех.) От себя могу добавить только то, чем я хорош: тем, что меня слушать не обязательно. И завершая предисловие, скажу: в одном моем рассказе есть нецензурное слово, но так как я человек законопослушный, я подошел перед началом к эксперту по эротике Ивану Ревякову, и он заверил: «Можно. Это слово — можно. Только в конце». Что я и сделаю.

   Еще я хочу сказать, что я Александра Александровича люблю бескорыстно, поэтому рассказы посвящаю не ему.

   Мне сказали: 56 минут. Я думаю, за 23 минуты я управлюсь, в три приема…

   Итак, я начинаю. Рассказы о жизни. Первый мой рассказ о Казакове, называется «Зверькова и Папанов»…

И еще несколько маленьких рассказиков.

Пьяных понимаешь поневоле: если на любовь смотреть трезво — ее нет.

Ел первое и капнул на манишку. «Сам себе птичка», с нежностью подумал о себе.

Комары не гудели, они уже кричали: «Где он?!" Было жутко.

В мире есть вещи, за которые мне стыдно, а возвращать — жалко.

С какой ноги ни встать — всегда не та.

Не понимаю, что это за жизнь: стоит от нее отвлечься — и ты счастлив.

(Смех, прерываемый аплодисментами).

В. Л. Кстати, почему бы нам теперь не послушать эксперта по эротике? Помоему, очень даже уместно.

И. Ревяков. Я только сегодня узнал, что буду здесь присутствовать. Александр Александрович мне позвонил как раз в то время, когда я занимался отделением эротики от порнографии… После чего я задумался и решил просто подсчитать. И оказалось, что Александр Александрович возится со мной 1/5 часть своей жизни, а я с ним — 1/3 своей. Это чистая правда, что он может объяснить литературоведение для чайников. Как бывший чайник — подтверждаю.

В. Л. Теперь Ваня — электрический чайник.

И. Ревяков. Первый раз я увидел Александра Александровича в 95 м году на Парнасских играх, которые он придумал и проводил в университете. Тогда я учился в лицее Гуманитарного института. Я пришел посмотреть на эти игры и увидел: Ришелье и Гоголь в одном лице! Правда, Александр Александрович был тогда гораздо рыжее и намного инфернальнее… После чего я решил поступать на филфак…

В. Гефтер. Сан Саныч, еще час — и тебя из Кораблева сделают Крейсерова. Как минимум…

Ктото (надрывно): Но парррус, порррвали парррус!..

В. Колесников (тихо). Песня Саши Маслова:

А дождь, замешанный на ветре,
За воротник все норовит.
Идет по улице оркестрик —
Не тот, надежды и любви,
А просто так, обыкновенный,
Не тот, что вечный и нетленный,
А смертный и простой на вид.

У трубача больная печень,
Из легких — бронхиальный свист.
И, голову вбирая в плечи,
Идет простуженный флейтист.
Плащи почищены и рваны,
И никнет к коже барабана
Осенний мокрый нотный лист.

И будут ждать они автобус —
Дитя бензиновых кровей.
Земля ведь круглая, как глобус,
И много всякого на ней:
Деревьев, кошек, тротуаров,
Знамен, коммерческих товаров
И неудачливых людей.

Проехав в автомышеловке
(Все ж ехать — не пешком идти),
Трубач сойдет на остановке,
За свой проезд не заплатив.
Отринув прядь волос со лба
И поднеся трубу к губам,
Вдруг сумасшедший выведет мотив:

За все за то, что не случилось,
За то, что он больной старик,
За то, что жизнь не получилась,
Все вложит в этот медный крик.
Его поднимет и завертит,
А дождь, замешанный на ветре,
Все так же норовит за воротник…

В. Л. Помоему, у нас настало безветрие, народ уже ложится в дрейф… Хотя была команда «Не дрейфить!» Но ничего, сейчас мы наполним свои паруса никотином и продолжим…

А. К. Спасибо, друзья…

Теперь я знаю: пятьдесят лет —
это не время говорить: суета сует.

Хочешь — как мельница, ветер лови.
А хочешь — как тот идиот, ее вали.

Время назад — это время вперед.
Все проходит, но не все пройдет.

Дальнейшее теряется в тумане и легендах. Достоверно известно лишь то, что после полуночи, когда основная масса гостей оказалась за бортом и, кто вплавь, кто на шлюпках, рассеялась в разных направлениях, некоторые наиболее стойкие члены команды, среди которых Вадим Гефтер и Дмитрий Бураго, побуждаемые Сергеем Шаталовым, отправились на поиски духовных сокровищ… По одной версии, они отправились искать жилище неизвестного донецкого поэта, по другой — могилу Сергея Зубарева…

В «Диком Поле» дичь гуляет,
Кораблева поздравляет
без подгузников, в трусах
на раздутых парусах.

На званый обед я вырядился фраером, зато проблем с пейсконтролем удалось на этот раз избежать. Можно было бы под шумок и барышню протащить, пусть бы дичи отведала… Но А.К. сказал: нет.

   А одного халявщика на моих глазах пейсконтроль пропустил беспрепятственно. Небритый, помятый, мешковатый, но присмотрелся — вот конфуз! — это сам хозяин, В. Г. Этот, конечно, может себе позволить…

   Беда в том, что я даже и коллегхаризматиков в лицо не знаю, юбиляра и того едва распознал в ослепительном блеске славы. С.Ш., конечно, каждая собака знает, но пейсконтроль его почемуто не знает. Выручил прилетевший самолетом киевский издательдомовладелец Д.Б. — Да вы что! — говорит, — это же С.Ш.! Великое достояние нашей культуры! Пропустили. С ним прошел, правда, воспользовавшись эксдепутатской неприкосновенностью, еще и. Л., как позже выяснится, с холодным оружием. За всеми не усмотришь.

   Сел рядом с упомянутыми. Издателю, пользуясь случаем, сообщил на всякий случай, что имею Романец на подходе. — Не желаете ли, говорю, тиснуть? И как же называется? — интересуется. — «Тела2» или «Зовущая плоть»? — «Крайняя плоть», отвечаю, шутя. — Или «Препутиум», почти угадали. — Это не совсем мой профиль, я — говорит — вообще уйгур по национальности, но могу посмотреть, сбросьте — говорит — мне ваш «Препутиум» по электронке. — Нашел уйгура — думаю — чтоб я романами разбрасывался, держи уйгур шире.

   Издатель Д.Б. как раз спич в честь юбиляра толкнул: подвижник — говорит — а мы — сподвижники. А то.

   Сами знаем: А.К. — это не фунт изюма, ему по знаку положено быть олицетворением титанической работы. Между тем (кстати, об изюме) столы от еды и питья ломятся, кругом слышен скрежет зубовный, один хозяин В.Г. почти ничего не ест, вселяя некоторое беспокойство в сотрапезников.

   А на эстраде в это время типа трио Мареничей исполняют перелицованную песню Никитиных с желудочнокишечным припевом: «Александрыч, Александрыч…» Растрогали юбиляра до… подгузников, проплывающих облаками над столами.

   В основном выступающие, будучи филологами, обыгрывали на все лады говорящую фамилию Кораблева, этимология которой восходит к греч. karavion, через лат. carabus, через итал. caravella, через исп. corabella, что означает не только корабль, но и прекрасную (bella) деву (cora), под знаком которой юбиляр, как было уже упомянуто, и родился. Тем, кто не верит в астрологию, рекомендуем открыть книжку Линды Гудмен на стр. 74, где написано, что «Девы лучше всего преуспевают на литературном, издательском и преподавательском поприще».

Кстати, о девах. Сидит напротив вылитая Катя Л., только облысевшая, как в страшном сне. Оказалось — брат, поэт Е. М. Книжку подарил. Я говорю: напрасно Катя уехала в этот Коммак (США), жратвы и тут, как посмотришь, навалом.

   Между тем эксдепутат, подкравшись к юбиляру, нож выхватил и ну декламировать! Мы все затаили дыхание, мы не верим: на А.К. не подымется рука! Только поэтесса Х. не потеряла самообладания, защитив юбиляра от возможной порчи посредством даримого холодного оружия. Пока А.К. судорожно рылся в карманах в поисках мелкой монеты, посыпались кредитки на пол, началась потасовка, и я счел за благо ретироваться во двор, где познакомился с А.В. (служба понимания), фотографировавшей памятник Дзержинскому. — Ну и как прикажете это всё понимать? — спрашиваю.

   -А что тут понимать — Дикое Поле, говорит.

А.М.

Здравствуйте, Александр Александрович!

   Вы знаете: я долго и упорно пыталась отказаться от роли «свидетеля и судии» (ее непременно играет тот, кто пытается описать «со стороны» что бы то ни было) Вашего юбилея. Это якобы объективное «со стороны» с неизбежностью оказывается «из своего угла». Я же в тот вечер действительно сидела в левом, «кафедральном», углу и воспринимала происходящее сквозь призму утроенного волнения: вопервых, я опасалась, что мой подарок — новое издание Аверинцева — окажется третьим или четвертым из преподнесенных за вечер. Все ведь знают, что Аверинцева АК считает духовным наставником. И даже некоторые герои (я насчитала пятерых) его «Дикого поля» предпочитают самоопределяться по отношению к фигуре «средиземноморского почвенника».

   Вовторых, назавтра мне предстояло прочитать первые в собственной преподавательской карьере лекции, и я все думала, что не нужно мне пить вина и оставаться допоздна, дабы завтра суметь без запинки и паники произнести «Der Untergang des Abendlandes» и затем живописать пелевинских юнкеров, гарцующих по Шпалерной, припоминая сквозь кокаиновый кайф, как же его зовут, этого немца, возвестившего на их глазах происходящий закат западных земель: Шпуллер, Зингер, Шпенглер…

   И втретьих и в главных, я попросту холодела, как «холодеют» тургеневские девушки, при мысли, что мне сейчас придется произносить поздравительные слова в присутствии собравшихся. Большинство из них были мне не знакомы или знакомы только по текстам. Рискнуть раскрыть рот в присутствии тех, кого Кораблев любит называть «литбомонд», невозможно, лучше уж я буду молчать. Впрочем, и при тех, кто мне знаком, произнести тост было бы не легче, потому что это — мои университетские преподаватели. Вот странное дело: я вроде бы университет окончила не вчера и даже не позавчера, а ощущения у меня в их присутствии каждый раз поистине предэкзаменационные. Как будто вместо тоста нужно изложить начала кантовской трансцендентальной эстетики. «Садитесь, Вчерашняя, неуд».      

   И тут я подумала: это мое студенческое, все еще студенческое волнение — оно, может быть, главное, ключевое, и именно то, о чем я могу и должна сказать. Я слушала здравицы и понимала, что поздравляющие — друзья, сотрудники и авторы журнала, коллеги по университету — они, похоже, знают и поздравляют какогото совершенно другого Кораблева.   

   А тот, которого знаю я, этот является только первокурсникам, когда закрывается дверь 35 аудитории филфака. Причем на время этой пары ты выпадаешь в какуюто альтернативную (поэтическую?) реальность и после звонка долго пытаешься вернуться: «Что это было? Где я?»

   И там, на этой кораблевской паре, тебя вдруг (не «вдруг», конечно) осеняет: то, что за пределами аудитории воспринималось в лучшем случае научной фантастикой, космическое происхождение поэзии, например, — единственно возможная правда. И пушкинский «Пророк» не стилизация, а истинная реальность. И «Быть может, прежде губ уже родился шепот и в бездревесности кружилися листы» не содержит ничего условнометафорического. Кораблев, с его тихим тембром и плавным темпом, стоит перед тобою живой гарантией реальности поэтического.

   Как это ему удаётся — большая загадка. Некоторые утверждают, профессиональный секрет (гипноз, НЛП, астральные проекции). Но я думаю, что это — обычная тайна. И есть подозрение, что ближе всех к ней именно ученикистуденты, а также, что сам АК это отлично понимает. Не даром его кандидатская диссертация об ученичестве, а докторская — о тайне. Послевкусие этих лекций такое, я бы сказала, странное. Например, коекто убежден, что это как раз АК регулярно завтракает у Канта. Не говоря о прогулках по Патриаршим. Какаято чересчур буквальная (и от этого вульгарная, не имеющая прямого отношения к самому Кораблеву) инфернальность.

   И на донецком студенческом сайте некий перепуганный студент из нынешних сообщил: «Когда я был в Шамбалле мне скозали што Кораблев Антихрест. Я верю этим сведением. Это опасный и очень плохой человек, и скоро абэтом узнает весь филфак. Я долго ходил к МЕЖДУРЕЧЬЯ

Отину, но он нехочит меня слушать, патамушта он ево приспешник!» («олбанская» орфография и пунктуация автора сохранены, адрес прилагается: http://student.dn.ua/joomla/index.php?option=com_wrapper&Itemid=76)

   Когда я звонила однокурсникам накануне юбилея и, не объясняя повода, просила сказать, что они помнят из университетских лекций вообще — не обязательно литературоведческих, большинство отвечало: «Ну как же: то, как Кораблев аналитически расчленял предмет мебели, а потом сказал, что сейчас мы напишем контрольную, но при условии, если ему удастся на кафедре найти гвоздь. И — испарился».

   А мы остались в аудитории. В сильнейшем недоумении. Какой гвоздь? Почему гвоздь? Тот, который «кошмарней, чем фантазия у Гете?» Так за этим не на кафедру надо… Или из тех гвоздей, которые бы «делать из этих людей»… А контрольная тут при чем? Чушь какаято!

   Вскоре АК явился с настоящим, и довольно большим, гвоздем, велел сложить тетрадные листочки в несколько раз с тем чтобы получились клетки: по горизонтали — номер вопроса, по вертикали — вариант ответа. Крестик надо ставить на пересечении номера вопроса с правильным вариантом ответа. Чтото вроде «морского боя» или перфокарты. А потом — але оп! — прокалываем гвоздем в нужном месте стопку контрольных и получаем мгновенный результат. Совпал крестик с дыркой от гвоздя — ответ правильный, ура! И никаких символов!

   Накануне экзамена Кораблев парадоксально заявил, что просит не пересказывать то, о чем он говорил на лекциях. Мол, ему неинтересно, поскольку это он и без нас знает. И вообще, когда мы сами станем преподавать литературу, не так важно рассказать то, о чем человек в состоянии открыть книжку и прочитать. Главное же — научить отличать поэзию от непоэзии.

   Я не исключаю, что это и есть его, АК, главная миссия — служить особой чувствительности передатчиком этих частот, способным и других настроить на прием поэтических волн и отфильтровывание тех, которые не.

   Помню, как в первые годы моего студенчества экзальтированные старшекурсницы шептались, дескать, Кораблев освоил технику выхода в астрал и написал таинственный роман. Правда, темные силы, принявшие форму материальных затруднений, не позволяют его издать. Причем это коллеги могли смотреть косо или скептически; как на non sens с точки зрения bon sens. А студенты — с абсолютной серьезностью, со вполне мистическим (нам тогда так казалось, но на то и мистика, чтобы кажущееся полагать сущим) ощущением. Ощущением действительно таинственного (читай: поэтического), в корне отличным от того, что писательница Татьяна Толстая зовет «мистика загадочных тайн» и «есть ли Бог на Марсе».

   Потом вышел первый том астрального романа, я быстро его приобрела и, читая на лингвистических парах (восприимчивые к эзотерической версии поэтики, преподаваемой АК, называли языкознание бухучетом), отбивалась от желающих прочитать то же и тут же. В день рожденья друзья подарили мне набор маскировочных суперобложек: «Эрнест Теодор Амадей Кораблев. Крошка Мастер». «Решат Нури Кораблев. Мастер — птичка певчая». «Анн и Серж Кораблефф. Мастер — маркиза ангелов».

   Мой друг из Германии потом написал: надо, мол, было еще адаптированную версию для неуспевающих студентов: «Маразм Роттердамский. Кораблев дураков».

   Почемуто Кораблев всем когото напоминал. Только все время не можешь вспомнить — кого. То ли графический портрет Шекспира — в школах такой украшает кабинеты английского: взгляд слегка потусторонний, волосы до плеч. То ли автопортрет Альбрехта Дюрера. И есть еще такая картина малоизвестная — «Бичевание Христа» (1607 г., предположительно Караваджо), так там профиль — один в один. А одна из моих нынешних коллег с радостью рассказывала, дескать, наконец, поняла: да дагерротип Владимира Соловьева он, АК, на самом деле напоминает.

   Но при том, что не можешь припомнить, кого напоминает, раз увидев, невозможно потом не узнать или перепутать. И забыть тоже. Смешной пример: когда у меня толькотолько родился сын, а у АК — вышел очередной номер «Дикого поля», я не могла вырваться и командировала за журналом маму. Причем долго разъясняла ей, до этого ни разу порога филологического факультета не переступавшей и вообще не подозревавшей о существовании Канта, Бахтина и собственно Кораблева, как ей попасть на кафедру и убедить лаборанта, что ей нужен новый номер журнала. Скоро она вернулась с журналом. «Нашла?» «Да, Кораблев сам мне дал». «Но как же ты поняла, что именно это — он?» На что мама ответила неотразимо: «Да что ж я, Кораблева не узнаю?!" И в самом деле…

   Вообще же, кто его знает, какой он настоящий, этот мистически троящийся Кораблев. Я почемуто продолжаю думать, что настоящего АК знают именно его ученики. А самыйсамый «настоящий» Кораблев — он появляется только перед первым курсом в 35й аудитории филфака. Поэтому каждый год, в начале осеннего месяца сентября, я чертовски завидую первокурсникам.

   Только тсс, это тайна!

А.В.

 


КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!
Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий*

Осталось символов

  При полном или частичном использовании материалов ссылка на Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле. Донецкий проект" обязательна.

Copyright © 2005 - 2006 Дикое поле
Development © 2005 Programilla.com
  Украина Донецк 83096 пр-кт Матросова 25/12
Редакция журнала «Дикое поле»
8(062)385-49-87

Главный редактор Кораблев А.А.
Administration, Moderation Дегтярчук С.В.
Only for Administration