Любая «истинная», «настоящая», «первосортная» поэзия метафизична (и, разумеется, спекулятивна). В этом она не слишком отличается от «большой» метафизики, даже инструменты здесь схожи. И поэзия, и метафизика орудуют в первую очередь метафорами – ибо я не могу не назвать метафорой ницшеанскую идею вечного возвращения того же или делезовскую «складку». Единство бытия, множественность бытия, творческая эволюция, ничто – все это в существенной степени не онтологические принципы, но их метафоризация. Поэтому современный философский трактат превратился в проблему эстетического выбора между теориями и построения внутренне непротиворечивой конструкции. Это в высшей степени страстная, но не имеющая однозначных решений, наука.
    Поэзия ставит перед собой ту же задачу. Но при этом ее подход имеет важное отличие от философии. В последней язык занимает подчиненное по отношению к автору положение. И победа над языком – не в последнюю очередь успех философа. В поэтическом же творчестве автор обязан идти на поводу у слова.
   
   

АМЕРИКА

Сквозь сизый лес, подернутый столетним
туманом, по краснеющим гранитом
кривым камням к пустому побережью,
где китобои, разминая мышцы,
затекшие за месяцы безделья,
готовятся отдать себя пространству,
которое огромнее, чем кит.

Вглядись в густые волны с гребешками,
обсыпанными мраморною крошкой;
в круженье чаек, в бороды стоящих
на берегу людей. Полоска суши
в тисках прилива тает. Скоро осень;
и время ровно валится на гальку,
на океан, на опустевший дом.


ВСЕ ТАК И БЫЛО

Лучший день для предательства. Дождь начался с полудня,
идет до сих пор. В эту погоду будет
легче стать камнем, брошенным в колизей
круглого ливня под хлопки вероятных
зрителей. Легче себя упрятать
в собственные карманы, под капюшон. Не все
дни хороши. Этот получше. Бросить
пористый взгляд. Если приходят гости –
ври о плохом здоровье и застывай
складкой, твердя: «В основе лежат простые
мелкие атомы – страх, забвенье, бессилье».
Дождь идет. Дождь идет. Как слова
обессмысленной речи. Видимо, из нее
сделаны мы. И ничего не дает
нам ничего. Облако с высоты
падает темным. И не сказать ни буквы.
Как все неплохо покрылось водою. Будто
все так и было. Будто теперь и ты
падаешь.


PRIDIE IDUS JANUARIAS

Если когорты желают крови, то дело за малым.
Избыток оружия и недостаток денег.
Смертная скука, поздний отбой, безделье.
Мир надоевших Азий, Британий, Галлий.
Перед январскими идами холодно. Неприметный
кесарь, зябко согнувшись, читает речи
под римским небом, выглядя много старей, чем
низкие тучи и оловянный ветер.
Впрочем, солдаты не слушают. Осознавая
это, старик уходит с кирпичной сцены
и впопыхах пересекает центр
охристой площади, двигаясь к ее краю.
(Город загроможден. Как в сновиденьи – находишь
дверь и не можешь выйти. Сосен зеленый мрамор;
плиты молочных оттенков). Прячась в пещере храма,
кесарь чувствует камни белесой кожей.
Есть времена, когда по инерции, сонно
движется все. Чижик, сидя на ветке
нехотя щелкает, вяло топорщась редким
желтым пером. И идут легионы –
криво, не в ногу, устало переминая
землю подошвами, барахтаясь в янтаре
вечного города. Сломанное каре
топчет по Риму. Рим покрывает пламя.


ПУСТЕЛЬГА
(HOW TO DISAPPEAR COMPLETELY)

Пустельга зависает в радужном ореоле
смены сезонов. Раньше, смотря на листья
я видел дерево; раньше, подобно леске,
мысль доставала целую рыбу. Море
было большим. Вещи тогда искрились.
Продолжаю брюзжать, проваливаясь по грудь
в темный проулок, мимо своих наград
за терпеливость.
Пустельга зависает и пропадает из виду.
Кружится пух. Губы склоняются к разным
формам одной метафоры – что-то еще про резкость,
про неподдельность взгляда. Так доберемся и до
новой главы. Дальше – другие формы
воздуха, оправданий, скуки. Другой простор,
где города опустошает простым
облачным фоном.


СЧАСТЬЕ

Радость перемахнет через живую изгородь
и остановится. Реку наполнят волны.
С летом все кончено. Что, дружок, не привык
к самому тихому звуку; к шагу воды; к песку
туч? Больше ничто не слепит,
не подпирает затылок, не загоняет в дом.
Можно открыть глаза, уставиться в кособокий
медленный ветер, раскрывающий вещь
за вещью, память за памятью, жизнь
за жизнью, по очереди. Иногда
с неожиданной ясностью. Именно эти дни
и должны быть историей.