«У тебя зеленые глаза, значит, волосы должны быть русыми или рыжими. Так загадочнее» - сказала она мне, когда я в двадцать лет перекрасилась в черный цвет. И я не спорила, потому что знала, что она была модницей и знает толк в таких вещах.
    ...У нее в шкафу сохранился малинового цвета лаковый ридикюльчик времен ее молодости, а в серванте за стеклом в берестяных шкатулках лежат духи «Быть может», украшения из яркой и разноцветной пластмассы, несколько брошей, потемневших от времени, золотое кольцо с продолговатым светло-желтым камнем.
    В тумбочке, на которой стоит телевизор «Горизонт», хранятся спицы и вязальные крючки, коробочка с изумительно пахнущими губными помадами,  апробированными мною, семилетней, на вкус: странно, такой чудной запах, а гадость самая натуральная, не проглотить.
Рядом с крючками и спицами – темно-зеленая большая коробка с письмами и вырезками из газет. Конверты слегка пожелтели и пахнут, как мне кажется, нафталином.  
    Выцветающие чернила. Выцветающая краска. Выцветающие ярко-голубые глаза.
    ...Мы с ней часто ходили гулять в березовую рощу. Она останавливалась, поднимала блекнущие глаза к небу и когда опускала голову, казалось, что глаза ее поголубели, вернулись к своему изначальному, небесному цвету.
    Мы рассматривали солнечный свет, запутавшийся в березовых ветвях.
    Смотри, подберезовик, радостно говорила я ей,  заядлой грибнице,  способной различать грибы наощупь даже, по запаху, всегда безошибочно - я сама проверяла. Она смеялась: это поганка! К грибам  у тебя нет таланта. Но ничего, это не страшно. У каждого есть свой собственный талант. Найдется и у тебя...
    Я вздыхала, вспоминая ненавистную математику и химические формулы, от которых хотелось плакать.
    Из березовой рощи мы шли гулять в поле. Колокольчики, васильки, бело-розовый клевер, желтенькие цветочки зверобоя, малиново-белые - «иван-чая».
    Мы ложились на спину, замолкали, она перебирала натруженными пальцами тонкие травинки. Господи, какая благодать, тихо говорила она, посмотри, каких только трав и цветов тут нет!
    На портрете, где  ей сейчас примерно столько же, сколько мне, она – ослепительно красива распустившейся женской красотой: настоящая корона уложенной вокруг головы косы, белый строгий воротничок оттеняет утонченность лица  и нежность губ. В глазах – свет и тепло.
И мне не верится, что я видела эти глаза другими: опустевшими от болезни, утратившими даже легкий отсвет голубизны, забывшими всех нас.
    Нет, лучше я буду помнить другое.
    ...Как я верила, что в моей комнате живут гномы. И когда я сплю, они приходят поиграть с моими куклами.
    Вечером, тайком от мамы, я приносила блюдце с печеньем и кружку молока. А возле кружки ставила деревянный кубик: известно ведь, что гномы невеликого роста. И чтобы добраться до молока, им нужна подставочка. В кружку с молоком я опускала две тоненькие соломинки.
Что это у тебя тут такое, спросила она как-то утром. Это для гномов, объяснила я ей. Понимаешь...
    Она смотрела на меня серьезно и кивала головой.
    Потом я попала в больницу и пролежала там два месяца. Не беспокойся, говорила она мне, я каждый вечер ставлю гномам молоко и печенье.
    И я уверена, что она говорила правду.
    ...Как она приносила мне на тарелке клубнику, как крошила на зиму капусту, откладывая в сторону кочерыжки – для меня и сестры,  как уговаривала меня, шестилетнюю, надеть противную белую панамку, а я капризничала и кривлялась: не хочу, сама носи!
И она надела эту панамку, чтобы рассмешить меня, присела на корточки. И я увидела, что глаза у нее совсем грустные.   
    ...Как мы сидели под теплым июльским небом на даче и я спросила у нее: бабушка, когда ты умрешь, ты все равно будешь видеть меня?
    Конечно, засмеялась она.
    Почему, спросила я ее.
    Потому что я тебя люблю и буду беспокоиться о тебе.
    А откуда, спросила я, откуда ты будешь смотреть на меня? Оттуда – и она подняла руку к небу, в котором сияли звезды, совсем незаметные в  городе.
     ...Как она рассказывала мне о своих поклонниках и о своем муже, моем дедушке, которого я никогда не видела. Думаю, она любила его всю жизнь. Но когда я спросила об этом, промолчала, только улыбнулась и поцеловала меня.
    Но он любил тебя, приставала я к ней, и ты его любила, значит, все в порядке, почему ты осталась одна?
    Она вздыхала: девочка моя, жизнь не всегда похожа на сказку. Но верить в сказки все-таки стоит, постарайся помнить об этом, когда станешь взрослой.
    ...Как улыбнулась, заглянув в личико своего правнука, моего сына. А он открыл глаза, сморщился, чихнул, заплакал, и она взяла его на руки, бережно придерживая слабенькую младенческую головку, и глаза ее  цвета выцветшего неба снова стали ярко-голубыми.
    ...Она любила спать с открытым окном. Даже в прохладную погоду. А я иногда забиралась к ней под одеяло, слушала ее шелестящий смех и в зыбкой темноте  убаюкивала ее историями собственного сочинения. Которые всегда заканчивались грустно и трогательно.

     Скоро она начинала посапывать, а я никак не могла уснуть, ворочалась: мешала огромная луна. Она просыпалась, задергивала темно-зеленые шторы. Гладила меня по голове. От ее рук пахло тем, что называется родным запахом. Она целовала меня в голову, шептала: спи, все будет хорошо.
    Я спрашивала: откуда ты знаешь, что все будет хорошо?
    Она улыбалась в темноте: знаю, спи, маленькая!
    Звук закрывающихся штор.
    Запах рук.
    Синее небо над головой, откуда она смотрит на меня.
    Потому что любит.
    И все действительно будет хорошо.