ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня суббота, 27 июля, 2024 год

    Сергей работал с мешком, когда они появились. Сначала в зал заглянул Жопсява – зыркнул по углам и исчез. Через минуту дверь широко открылась и вошла вся шобла. Впереди – Старший Охота, за ним – Брюхан, Алданя, а потом уже серогорбые.
    Тренера не было в эту среду, и занятия вел перворазрядник Володя Авдеев. Он стоял у ринга и наблюдал за спаррингом: Потап отчаянно бился с Баразиком. Потап сегодня принес новые бойцовые перчатки – легкие и маленькие, и сейчас пробовал их. Он раскраснелся от вдохновения, пытаясь достать длинного Баразика. Тот, с сонным выражением лица, отмахивался тяжелыми разбитыми перчатками, которые годились только на тренировку с мешком. Иногда Потап картинно делал ложные движения левой и тут же доставал партнера неожиданным длинным крюком справа, и тогда сонливость Баразика сменялась недоумением.
    Когда шобла вошла, Володя глянул на них сначала искоса, а потом развернулся, широко улыбаясь, пошел навстречу. Охота пожал ему руку, что-то коротко спросил, и, повернувшись вполоборота, бросил: «Сели!». Шобла быстренько расселась вдоль стены на корточках и стала чинно наблюдать за боем.
    Потап летал, как бабочка. Его глянцевые черные перчатки так и мелькали. Баразик начинал злиться. Он пытался атаковать, но Потап ускользал, ныряя под его вялый левый джеб, и, подкручивая тазом по всем правилам, легко наносил длинный хук справа. Только один раз Баразик попал прямым, как следует, но попал в нос, и Потап просто взъярился. Он нанес несколько быстрых ударов по корпусу, и когда Баразик, сдвинув локти, сосредоточился на защите, но тут же открылся сверху, Потап размашисто влепил ему в челюсть. Баразик растерялся. И тут же пропал. Потап прибавил скорости и уже напоминал не легкую бабочку, а тяжелого злобного жука.
    Вообще-то Потап боксером был рыхлым, сыроватым. У него не было удара, хотя техника кое-какая была. Но уж очень он зависел от настроения. Сейчас он ликовал. И Баразику пришлось туго.
    Сергей сосредоточенно работал. Он хищно кружился вокруг мешка, то, еле касаясь дерматинового тулова, дробно проводил серию, то вдруг сильно вбивал, вкладываясь всем телом, боковой правый, так что звук от удара разносился по всему залу. Тело было разогретым, послушным, легким.
    Шобла смотрела на ринг. Смотрели сосредоточенно, молча. Только смешливый Алданя, блестя цыганскими глазами и потряхивая каштановыми кудряшками, что-то говорил Охоте, тыча мизинцем в несуразного Баразика. Они учились в одном классе восьмилетней школы. Охота улыбался и косил глаза в угол, где Сергей работал с мешком. Брюхан, сидя по правую руку Охоты, окаменело наблюдал за боем. Для него весь этот бокс был полное фуфло.
    – Стоп! – крикнул Володя, и бой остановился.
    Баразик размазывал юшку по щеке, глаза его были пустыми. Раскрасневшийся Потап был очень доволен собой, и все не мог прийти в себя – он в возбуждении подпрыгивал, разя воздух.
    – Хорош! – повторил Володя. – Ты чего раздухарился?
    Потап поднырнул под канаты, и его тут же окружили, стали смотреть, мять перчатки – они были просто загляденье. Баразик вылез из ринга, сел на скамейку и стал зубами развязывать шнурки на перчатках. К Потапу подошел Володя. Он улыбался, но старался говорить сурово.
    – Ты чего драку устроил?
    Потап очумело завертел головой.
    – Слушай, перчатки – просто люкс!
    Сергей ловил краем уха разговор, но его не интересовали сейчас ни победительный Потап, радостно оправдывающийся перед всеми, ни понурый Баразик, расслабленно привалившийся к шведской стенке. Он старательно обрабатывал мешок.
    В секцию бокса спортивного общества «Трудовые резервы» Сергей пришел, когда ему было одиннадцать. После пустяковой дворовой стычки между своими, когда пацаны неумело квасили друг другу носы, во двор вышел похмельный Агафон, наблюдавший из окна за потасовкой. Не умеете вы драться, огорчился Агафон, и его помятое лицо стало озабоченным. Я готов преподать вам правила английского бокса, сказал он. Всего за три рубля.
    Стали сбрасываться по гривеннику, по пятачку. Серега Убейволк сбегал домой, вытащил у старшего брата полтинник из пиджака, а маленький Абрам выпросил у матушки рубль – так набрали два рубля тридцать восемь копеек. Агафон ссыпал мелочь в задний карман трикушки, от чего карман отвис, как грыжа. Бумажный рубль Агафон аккуратно свернул и сунул в пижонский безразмерный носок.
    Потом Агафон рассказал про Родни Стоуна, про его знаменитый бой с Крабом Уилсоном. Потом сказал, что советский бокс – самый сильный в мире, и убедительно сообщил имена Енгибаряна, Агеева, Попенченко, Поздняка. А в профессиональном боксе нет равных Кассиусу Клею. Но они там дерутся за деньги, горько сказал Агафон. За очень большие деньги, сказал он с отвращением. Практических занятий не последовало. Агафон попытался показать боксерскую стойку и повальсировать, но руки и плечи его все время разъезжались. Читайте журнал «Физкультура и спорт», объявил Агафон. Потом, глядя на братьев Силкиных, красовавшихся в новых фурагах, напоминавших фасоном немецкие пехотные кепи, задумчиво сказал, что не может понять, почему молодежь стала носить фашистские фуражки, и отбыл в магазин.
    Пацаны возбудились, а потом кто-то вспомнил, что в ДК Кирова есть тренировочный боксерский зал. И все дружно туда пошли. И стали чем-то вроде малышовой группы. А когда вернулся из отпуска тренер, то всех повыгонял, но Сергея почему-то оставил. Может, тот был покрупнее своих сверстников, старательнее, а может, тренер угадал его. Потом в секцию бокса пришли Костя с Баразиком, и Костя стал его спарринг-партнером.
    Володя Авдеев подошел к Старшему Охоте и присел на корточки.
    – Что ходите? – дружелюбно спросил он.
    – Слышь, Вовик, есть дело, – спокойно отвечал Охота.
    И Володя немного напрягся.
    – Ты не грейся, это дело не страшное. Я тут помазался, что твой выдержит против моего. Выстави бойца. У меня будет Медуза. Поэтому давай самого лучшего.
    – Кто Медуза? – рассеяно спросил Володя.
    Медуза встал.
    – Ничего бычок. Давай на весы. Только ботинки сними.
    Медуза стал разуваться. Охота тихонько шепнул Володе:
    – Пусть это будет вон тот.
    И показал глазами на Сергея.
    Витька Медведев по кличке Медуза был обыкновенным парнем. Он мало чем отличался от своих корешей – такая же слегка развинченная походка и деланное безмятежное выражение лица. В драках был нагл и быстр. В банде был не последним. Ходил в куртке из кожзаменителя с красным поролоновым подкладом, в кожаных перчатках и без шапки в любую погоду.
    Обычно банда ходила по городу по замкнутому кругу – мели клешами по проспекту Горняков до кинотеатра, потом сворачивали на Мира и шли до Ленина, потом опять налево до магазина «Ледокол», и потом по улице Цвиллинга, по скверу, засаженному жесткими акациями, до памятника Кирову. В другие районы совались редко – только по делу. Сначала ходили трезвые и сосредоточенные. Потом скидывались, пили из горла «Белое крепкое» в подъезде. Старшие рассказывали тюремные байки. Младшие – как высадили в кабинете директора школы все стекла. Потом шли на улицу и начинали шакалить. В банде говорили: трясти. Они выбирали жертву и спокойно и просто просили денег. Если давали десять-пятнадцать копеек, то и дело с концом. Если денег не давали, отговариваясь, что нету, просили попрыгать, если не звенело, то шмонали, и если не находили ничего, то без всякой злобы били по зубам и шли дальше. Если же находили сокрытые деньги, то били тяжело и с азартом. На случай крупных драк с другой бандой, в карманах лежали ножи. Ножи были короткими, с наборными ручками из плексигласа – и делались из ножовок или узких напильников. Короткий нож в уличных драках всегда предпочитался месарю или тесаку. Его легче было спрятать, незаметно выбросить, если повяжут мусора. Им редко убивали – в основном подкалывали. Тесаком можно было серьезно поронуть, но с тесаком было сложнее. Его прибинтовывали вместе с ножнами к ноге – на икру или на внутреннюю часть бедра. В последнем случае – в кармане делали дыру, чтобы можно было быстро выхватить. Некоторые умудрялись пристроить тесак под шлицы пиджака, но это все было для понтов. Нужно было быть уверенным, что тебя самого шмонать не будут. А шмонали часто. Даже дружинники. У шишкарей были кнопочные ножи – им привозили их с зоны. Кастеты и свинцовые наладошники были редкостью. Махались на колах. Разбирали решетчатые скамейки или штакетник. Тут и нож не помогал – им не отмахнешься. Отмахивались также заточенными маленькими ложками для обуви. Их носили напоказ, зацепив за прямые карманы на клешах.
    У Витьки Медведева кличка совсем не соответствовала внешности – он был плечистым и крепким парнем.
    Договорились биться три раунда по две минуты. Сергей скинул перчатки, кеды, трико и, разматывая бинты, пошел взвешиваться. Володя пощелкал весами, почесал голову. Разница была в пятнадцать килограммов. Ты его к себе не подпускай, сказал он тихо Сергею. Не рубись с ним. По очкам выиграешь. И не клинчуй – он тебя задавит массой. Сергей кивнул и пошел в раздевалку. Из сумки, нутро которой пропахло кислым потом, он достал легкие боксерские ботинки и белые трусы с красными полосками. Потап принес свои новые перчатки. Сергей старательно перебинтовал эластичным бинтом руки, и Потап, налегая всем телом, натянул ему перчатки, зашнуровал и, хлопнув по сверкающей коже, сказал:
    – Перчаточки – люкс! Невесомые! Смотри, не разбей их об эту шайбу.
    Сергею нравился запах пота. Ему нравилось доводить себя до изнеможения на тренировке, он ликовал, когда после изнурительной разминки разогретое тело набирало упругости и силы – оно становилось ловким и настолько послушным, что представлялось ему сверкающим японским мечом.
    Володя назначил секундантов. Принесли табуретки, полотенца, Сергей потанцевал в ящичке с канифолью и, скользнув под канатами, встал в красный угол. На светло-зеленом брезенте отпечатались белые следы. Алданя и Брюхан обступили Медузу. Брюхан что-то медленно и брезгливо говорил ему, холодно глядя на Сергея. Алданя только похохатывал, потряхивая кудряшками.
Потап горячо шептал Сергею в ухо:
    – Ты, главное, не бойся! Он хоть и здоров, но у тебя – техника!
    Но Сергей не испытывал ни страха, ни робости. Он спокойно смотрел на противника.
    Медуза стоял в синем углу в брюках и с голым торсом. Перчатки ему нашлись большие и не самые потертые. На ногах его были носки из эластика, источавшие горьковатый запах. По мышцам Медузы можно было угадать, что он очень силен.
    – Бокс! – резко бросил Володя, щелкнул секундомером, и Медуза тут же прыгнул, выбросив вперед правую руку. Сергей довольно легко ушел от удара, но кулак противника все-таки чуть-чуть задел левый бицепс, и Сергей понял, что если бы Медуза попал, то бой тут же и закончился бы. Удар был страшный. Второй и третий удары были, наверное, столь же сильны, но они и вовсе не достигли цели: Сергей, танцуя на мысочках, собранно отступал назад, и Медуза лупил по воздуху, и было видно, что он раздосадован, и он совсем не думал о защите, и когда в очередной раз он прыгнул вперед, пытаясь достать Сергея правой, тот сделал скользящий, еле заметный, шаг вперед и резко ударил прямой левой, буквально насадив противника на кулак. Это было похоже на столкновение с поездом. Глаза Медузы собрались в кучку, и Сергей понял, что попал. Он сократил дистанцию, бросил серию, закончил ее сильным апперкотом и тут же начал новую атаку – противник был открыт, как тренировочный мешок. Сергей выкладывался полностью, но видел, что Медуза восстанавливается. И восстанавливается очень быстро. Вдруг он резко качнулся вперед всей тушей, выбросив обе руки вперед, и Сергей с трудом ушел, скользнув влево вдоль канатов, обдирая спину.
    Сергей был очень перспективным боксером. Тренер угадал его. Он наблюдал за ним две недели и увидел, что он старается. И в кроссах, и в долгой и мучительной разминке Сергей выкладывался весь. Он был очень трудолюбивый и наблюдательный. С ним особо никто не занимался, но он жадно следил за тренировочными боями и быстро усваивал приемы бокса. Он был от природы пластичен и легок. Реакция у него была изумительная, но удара не было. Очень скоро Сергей обрел физическую форму, окреп, стал быстр и вынослив. Он стал чемпионом школы по бегу на пятьсот метров и по лыжам. Легко обращался с пудовой гирей. Однажды его записали в группу, которая поехала на товарищескую встречу в Челябинск. Против него выставили рослого и статного парня, но когда ударил гонг и противник встал в стойку, Сергей понял, что побьет его – партнер был слишком суетлив. И он побил его. И возликовал. На следующей тренировке к нему подошел перворазрядник Витя Шергунов. Ты ничего не умеешь, сказал он. Надо начинать все сначала. Будем учиться. И стал гонять Сергея. Лапы, мешок, груша, спарринг, бой с тенью.
    Медуза пер вперед и мощно бил попеременно левой, правой, левой, правой. Удары не достигали цели, но Сергею приходилось с огромной скоростью перемещаться по рингу, чтобы не попасть под эти паровозные шатуны. В основном он работал джебами: двойной левый в голову, потом правый. Достать Медузу было легко. Трудно было сохранить дистанцию. Медуза, набычившись, шел вперед, размашисто нанося удары правой, но Сергей уходил назад, сдвигался влево, и когда противник проваливался, бил наперекрест правым хуком.
    Ударил гонг.
    – Стоп! – крикнул Володя. – Раунд!
    Но Медуза как будто не слышал ни гонга, ни команды и продолжал идти вперед. Глаза его были мутные и тяжелые.
    – Стоп! – опять крикнул Володя. – Время!
    Медуза остановился, хыкнул, с силой бросил правый кулак вниз и пошел в свой угол. Он встал спиной к Сергею и о чем-то стал говорить с Охотой. Он почти не запыхался и выглядел злым и сильным. Его рельефная спина лоснилась от пота.
    – Молоток! – наклонился к Сергею Володя. – Только не играй с ним. Будь серьезен. И в клинч не лезь. Он тебя сомнет. Не подпускай его к себе. Работай на контратаках. И уходи. Если он тебя загонит в угол – тебе конец.
    Сергей сидел на табуретке, и Потап, оттянув ему трусы, вертел полотенце.
    – Ничего, - ухмыльнулся Потап, - он тупой, как железобетон. Он тебя не достанет. Как перчаточки? А?
    Сергей кивнул.
    Медуза не понимал, что происходит. Он чувствовал себя сильным и быстрым, он знал, что может просто расплющить этого пацана, но он никак не мог попасть в него. Обычно он валил человека с первого удара. А потом добивал его ногами. Он даже такого бойца как Зубчик со Вскрышного разреза – завалил начисто. Хотя у Зубчика удар – шелковую нить рвет. На Зубчика никто не прыгал. Даже библиотекарские. Даже Саня Маньшин. Зубчик Кантугана уработал.
    – Ты че, Медуза? – тихо говорил Охота. – Ты не можешь сделать этого спортсмена? Он же танцует. А ты – боец! Или я в тебе ошибся?
    Медуза тупо молчал.
    – Второй раунд! – объявил Володя. - Боксеры на середину. Бокс! - И выкинул вверх два пальца.
    Медуза собрался и стал приближаться короткими шажками, чуть заведя правую руку для удара. Сергей понял, что сейчас Медуза весь вложится в удар, двинет всем корпусом, и тот действительно обрушился на него всей тушей. И вдруг как будто выключили звук, и свет стал зыбким, и время замедлило свой ход. Тяжело наваливался Медуза с застывшей гримасой на лице, с нелепо выставленной вперед рукой. Сергей поднырнул под нее, ушел влево и сильно и коротко ударил правой в печень. Медуза стал медленно разворачиваться, но короткий хук в челюсть отбросил его на канаты. Сергей шагнул вперед, чуть присел и нанес апперкот правой. Удар пришелся точно в коробочку. Не дожидаясь, когда Медуза придет в себя, Сергей стал бить боковыми, стараясь точней прицелиться. Сергей отчетливо видел, словно в замедленном кино, как ворочается у канатов Медуза, как он запоздало реагирует на удары, которые так и сыпались на него. Но странное дело: он быстро приходил в себя, и удары его не только не сотрясали, но, казалось, наоборот приводили в чувство, и скоро его глаза опять стали ясными, и время вернулось в обычный свой режим. И Медуза опять пошел вперед и опять стал молотить по воздуху тяжелыми кулаками.
    Рисунок боя установился. Сергей много двигался и к концу раунда выдохся. Легким не хватало воздуха. Мышцы затяжелели.
    Все труднее становилось держать дистанцию. Медуза это заметил и усилил натиск.
    – Десять секунд осталось! – бросил Володя, и Сергей собрался для атаки. Он сделал несколько обманных движений левой и, максимально вложившись, сильно ударил правой в голову. Медуза как будто ждал этого: он чуть присел и подставил под удар свой лоб. Дикая боль пробила руку Сергея до самого плеча. Он не удержался и упал на колени, коснувшись перчатками ринга. Медуза улыбнулся и стал заводить руку для удара.
    – Стоп! Стоп!!!– заорал Володя, замахал руками и вклинился между ними.
    Сергей уже стоял на ногах. Володя взял его перчатки и стал старательно отирать их о свою рубашку.
    – Все в порядке? - тихо спросил он.
    Сергей кивнул, и Володя скомандовал:
    – Бокс!
    Но не успели боксеры сойтись, как громко и надтреснуто ударил гонг.
    – Брейк! Разошлись! – закричал Володя.
    Шобла зашумела, но Охота цыкнул, и все мгновенно угомонились.
    Третий раунд был каким-то тяжелым, бессвязным, отрывочным. Было все труднее отбивать удары Медузы, нырять, уходить. Сергей продолжал скользить по рингу, но уже с некоторым напряжением. Он понимал, что еще чуть-чуть перемочь – и придет второе дыхание. И тогда он сможет продолжать поединок в долгом изнурительном режиме. Сейчас он больше напоминал осторожного фехтовальщика, сконцентрировавшего всю свою волю на самом кончике узкого длинного клинка. Он работал левыми джебами, но Медуза осознал свою неуязвимость и продолжал открыто атаковать. Чего он не мог понять – это секрета неуязвимости противника. Казалось бы, чего проще: загнать его в угол – и замочить. Но тот все время прыгал, как заяц, и его просто невозможно было достать. Шустрый, падла!
    Володя смотрел на циферблат. Стрелка быстро бежала по большому белому полю, бесстрастно съедая последние секунды.
    Сергей понял, что сейчас брякнет гонг, но атаку проводить не стал, и бой вдруг поредел, истончился, как летний дождь, и сошел на нет.
    Медуза, набычившись, пошел в свой угол.
    – Стой! – заорал Володя. – На середину! Руки!
    Медуза нехотя вернулся, противники вскользь коснулись перчатками. Володя цепко взял их за запястья и объявил:
    – По очкам победил… Сергей Максимов! Советский Союз! – и поднял победительную руку.
    – Потом продолжим, - тихим бесцветным голосом сказал Медуза и полез под канаты.
    Но после тренировки Сергея никто не ждал. Площадь Кирова была пуста, только потрескивали синюшные фонари, рассеивая неживой свет.

    Как-то Володя Авдеев бухал вместе с Охотой, и они вспомнили этот бой.
    – Слышь, Авдей! А что тот мальчик?
    – Талантливый мальчик, - отвечал Володя. – Боец!
    – Не гони! – Охота морщился. – Он на улице ничего не стоит.
    – Чемпионом будет! – убежденно говорил Володя. – Мы его сейчас на область повезем.
    – Его на улице – мой любой завалит! – улыбался Охота.
    – Ну, это не так легко сделать, - в ответ улыбался Володя.
    – На ящик спорим? Белого? Пусть с Медузой схлестнется. На нашей территории.
    – Не в кипеш, - отвечал Володя. – Реванша не будет.
    Реванша не было. Медуза пошел на зону за грабеж. Потом еще кого-то из банды замели. Охота женился и все реже стал выходить в город. Хотя в своем районе шишку держал прочно.

    Сергея нашли рабочие с экскаваторо-вагоноремонтного завода, когда шли на утреннюю смену. Уже задубевший, он лежал ничком, уткнувшись лицом в песок, в кленовой аллее на центральной улице, одна рука была неловко подмята под живот. Потом нашли кирзовую полевую сумку с учебниками. Он задержался у друзей после школы, и, когда возвращался домой – уже ночью, - на площади его сбил раздолбанный «ЗИЛ-157», который угнал в дупель пьяный электрик с Пригородной шахты. Сергею перебило позвоночник бампером, на котором была установлена лебедка с грязным разлохмаченным тросом. Удар был такой силы, что сломанное тело выбросило в сквер.
    Было Сергею неполных шестнадцать лет.

    И была осень. И было виденье: по бульвару Клиши шел Христос. Он был бос, в хламиде, на голове его был прилажен хайратник с вышитым «Jesus». Христос был сосредоточен. Он тяжело посмотрел на сверкающую витрину кафе «Ривьера», в которой отражались красная мельница, поток цветных автомобилей и он сам – худой, в серой домотканой хламиде, и где с другой стороны стекла сидели мы с художницей Женей Акуловой и пили горячий шоколад. Ля шоколя. У светофора остановилась девушка, похожая на Катю Бушуеву. Я ухмыльнулся. Толстый бармен ржанул и помахал рукой Иисусу. Тот мрачно отвернулся и пошел в сторону площади Пигаль.
    Женя пришла меня провожать в аэропорт и притащила коробку устриц в подарок. Две дюжины устриц были засыпаны колотым льдом и упакованы в пластикатовые мешки. Только вы их сегодня же и съешьте, сказала Женя.
    В церкви Св. Анны у Жени была выставка. Вчера Женя удачно продала несколько картин залетным американцам. Сегодня она радовалась и делала подарки.
    В парижских храмах не только устраивают выставки, но и проводят концерты. На этой неделе в Сен-Жюльен давали Шопена. И люди идут как на службу. А в Сен-Сюльпис идут, начитавшись Дэна Брауна. Держа перед собой, как путеводитель, «Код да Винчи», ищут медный меридиан в храме, ищут тайник, где злодей Сайлос искал Святой Грааль. Кюре был вынужден выступить по телевидению и объяснить, что события, описанные в романе – есть чистейший вымысел автора, а все совпадения случайны. И призвал легкомысленных туристов и литературоведов не смущать прихожан. Я внял мольбам кюре и, притворившись католиком, посетил Сен-Сюльпис, где ненавязчиво все и осмотрел - и в первую очередь вделанный в пол медный меридиан, ведущий к тайнику с Граалем.
    Христос возвращался. И был Он рассержен. Толстый бармен оживился. Он замахал руками, как мельница, и что-то весело закричал официантам. Один из них – худой, с роскошными усами – рванулся к дверям и встал в них, подбоченясь. Когда Христос поравнялся с ним, он соорудил из длинных пальцев какую-то замысловатую фигу и, сунув ее под усы, свистнул. Сын человеческий глянул через плечо, не останавливаясь, перечеркнул широким андреевским крестом и гарсона, и бармена, и все кафе «Ривьера» - и ушел на бульвар Клиши.
    До самолета оставалось три часа.

    Когда мне сообщили в агентстве, что я буду жить в отеле «Royal Mansart», пришлось себя утешать, что мансарды – это, конечно, чердак, но в моем случае все-таки королевский. Все оказалось проще пареной репы: отель стоял на рю Мансар – улице имени Мансара, того самого архитектора, который удачно приспосабливал чердаки под жилье. Комната была вовсе даже не чердачной, но оказалась столь маленькой, что Раскольников бы, поселись он в 307 номере нашего отеля, рыдал бы горючими слезами, вспоминая свою комнатку, похожую на гроб. И кто знает, каких бы он дел натворил, выйдя на улицы Парижа после бессонной ночи в трапецевидной комнате. Вспомнилась страшная история про тюремную камеру «стаканчик», которую мне рассказывал старый вор, простоявший в узком каменном пенале трое суток, и откуда его выволокли беспамятного, но не побежденного. Однако ж отель мне нравился.
    По утрам – после чашки кофе с непременным круассаном - я выходил на улицу покурить. Возле кафе-театра «Moloko» толклись пара-тройка помятых молодых людей. Из булочной напротив доносился запах свежего хлеба. Мимо бежали парижане с длинными багетами под мышкой, по пути отламывая хрустящие корочки. Наверху гулили голуби, блуждающие по карнизам. Из окна второго этажа высовывался мужик в белой майке и поливал из голубой лейки цветы, растущие на крохотном балкончике. Мужик тоже гулил себе под нос и голубей не шугал. Цветы повторяли наклон Пизанской башни, что, впрочем, заметил не я.
    Портье ритуально говорил мне каждое утро «Са ва?», растягивая гласные, как жевательную резинку. К вечеру он начинал прикладываться к заветной фляжечке, к ночи он набирался по самые брови. Притаившись, сидел себе за стойкой, дремал, пока я не тревожил его одним и тем же воплем: «Эй, Сава! Открывай! Медведь пришел!». Тогда приводился в действие какой-то тайный механизм, и большая стеклянная дверь с шелестом отъезжала. Портье опять же ритуально спрашивал, как мне город, и, услышав неизменное «Бель Пари!», нежно улыбался, выдавая мне ключ от номера.
    По Парижу, понятно, можно бродить и без всякой цели. О, вы не представляете, сколь много интересного обнаруживается в этих греческих, китайских, американских, наконец, французских, ресторанчиках, на этих улицах, легкомысленно разбегающихся в разные стороны! Вот хорошо одетый француз разговаривает сам с собой. Он громко и убедительно что-то говорит самому себе, потом себе же и возражает, но уже как-то мягко и жалобно. Т.е. его большой монолог раздваивается на два – и уже выглядит, как вполне приличный диалог. Большой артист. Очевидно, репетировал беседу с банковским клерком о предоставлении кредита.
    На авеню Опера встретил писателя Александра Кабакова. Он шел под ручку с девушкой и мило с ней беседовал. Писатель был в шикарной клетчатой куртке болотного цвета, в сереньком в рубчик кепи, на шее болталось длинное кашне. Через полчаса на улице Риволи я снова встретил Александра Кабакова – он был один, задумчив, если не сказать, грустен, и, что самое поразительное, был одет в светлый редингот! И был вовсе без головного убора.
    То там, то сям лежат клошары. Парижане к ним относятся снисходительно. Или просто не замечают их. Парижские власти говорят, что бездомных в городе не меньше шести тысяч. Но клошары – это не просто бездомные, не просто нищие – это доблестная гвардия сирых и убогих. Сами же они вовсе не выглядят ни сирыми, ни убогими. Их узнаешь сразу, как узнаешь по запаху сыр камамбер. «Merde!» - вот их вечный девиз. Они вальяжно полеживают на вентиляционных решетках, откуда дует теплый воздух, и попивают дешевое французское винцо. На некоторых белые носки, явно похищенные с распродажи, которую проводит магазин «Тати». Мочатся прямо на улице, как бы говоря: «А вот вам всем! А положили мы на вас на всех с прибором! На вас на всех и на вашу паршивую цивилизацию!» Напоминают наших постмодернистов.
    Президент Миттеран был большим поклонником современного искусства. При нем двор Лувра украсила Пирамида. При нем на бульварах и в парках Парижа появилось очень много памятников. Некоторые находят их весьма уродливыми. В парке Тюильри какие-то черти соседствуют с псевдоклассикой. Все это предназначено для обывателя: одно – раздражает глаз, другое – ласкает. Миттеран, наверно, боялся прослыть окостеневшим старичком, не понимающим и не принимающим новое. Эдакий мышиный жеребчик. Случись, не дай бог, еще одна революция в Париже, все эти памятники, скорее всего, утопят в Сене. А потом через пять-десять лет восстановят. Так было практически со всеми парижскими истуканами: Шарлемань, Анри IV, все эти Людовики – все были разрушены, все были истреблены героическим народом. Но восстановили же!
    Недалеко от Лувра, на Площади Пирамид есть небольшое кафе, куда и заглянул усталый путник, изнемогающий от жажды и голода. Суп, сказал я. Луковый супчик, есть? Есть, сэр! Официант с первого взгляда мне показался прохиндеем. Значица, будем ись луковый супчик. А что еще? Антрекот, зарычал официант и напрягся, как Розовая Пантера. О, кей! Давай антрекот! Большой антрекот. Самый большой. Королевский!
    За стеклом маячила золотая Жанна на коне с хоругвью в правой руке. Орлеанскую Деву не порушили. Ее поставили уже после всех революций. А в шестьдесят восьмом, наверно, просто не успели свалить. Мимо окон по направлению к площади Карузель прошел главный редактор издательства «Уральский университет» Федор Еремеев. Он уткнулся носом в какую-то книжку. Был медлителен и сосредоточен. Эге, подумал я, но тут официант принес суп. О! Этот горшочек с супом был уже сам по себе полный обед. Сам суп был плотно запечатан куском хлеба и залит расплавленным сыром. Чтобы хлебнуть заветной коричневой жижицы, пришлось осторожно пробиваться сквозь корочку толщиной в два пальца. Не успел доесть – уже несут антрекот. На деревянной доске лежал здоровенный кусок жареного мяса, рядом – гора картошки. По краю доски вырезана канавка. Я вонзил нож в антрекот – брызнул фонтан крови! Я остервенело терзал острым клинком мясо, кровь постепенно заполняла канавку по краям доски. Запахло Варфоломеевской ночью, которая, к слову сказать, совершалась в этих самых местах. Видно, со стороны я был похож на великана Коконасса, и сидевшая за соседним столиком пожилая американская чета с опаской поглядывала на меня. Лукавый подавальщик иногда являлся перед моим замутненным взором и о чем-то участливо спрашивал. Я же только утробно урчал, насадив кровоточащий кусок мяса на вилку и ворочая его в горчичном соусе. Американцы посматривали на меня, как на прямую и явную угрозу.
    Настало время расчета. И вот тут-то официант и выказал себя настоящим прохиндеем! У меня не было мелких купюр, и я выдал ему пятьдесят евро. Он долго копался в своем переднике, выуживая мелкие монеты. Сначала он положил на столик несколько центов и посмотрел на меня. Потом нехотя выложил несколько евромонет. Заглянул мне в глаза. Постоял. Зевнул. И ушел. Я посмотрел на чек, пересчитал сдачу. Не хватало десяти евро. Наверно, взяли за вид на площадь, подумал я. Ведь есть в Париже кафе, окна которых выходят просто на улицу, по которой идут простые люди. А здесь в окне торчит золотой памятник Освободительнице. Десять евро – за погляд!
    На следующий день художница Женя Акулова все объяснила мне. Тебя развели, как лоха, сказала она. Они такие! У них глаз наметанный. Надо было потребовать объяснений! Надо было устроить скандал! Мы сидели в скверике рядом с площадью Вогезов. Женя рассказывала о премудростях парижской жизни. Накрапывал легкий дождик. В сквере появилась пара – женщина в легком плаще и рядом… Федор Еремеев! Он заботливо держал зонтик над спутницей. Женя, осторожно спросил я. Может быть, я того… Типа болен? Может, меня настигла неведомая французская болезнь? Что-то типа дежа вю? Я все время встречаю на улицах Парижа знакомых. Сегодня, например, видел Мишу Симакова из «Апрельского марша» - на правом берегу Сены на книжном развале он приценивался к битловским виниловым дискам. На Монмартре встретил писателя Германа Дробиза – только он не покупал, а, наоборот, продавал картину с видом Парижа. Вполне сносная картина маслом, надо сказать. Правда, меня немного смутило, что Герман Федорович был довольно сильно смугл. Если не сказать – черен. Что со мной происходит? И Женя успокоила меня. С ней поначалу происходило то же самое: в метро, в кафе, на улицах ей встречались друзья, приятели или просто знакомые. Она к этому быстро привыкла, и поэтому однажды глазам своим не поверила, когда встретила на улице Сент-Оноре художницу Лиду Чупрякову. Но Лида оказалась настоящей и очень обиделась на Женю, не обратившую на нее никакого внимания. Лида не верила объяснениям Жени до тех пор, пока не встретила в Люксембургском саду свою сестру-близняшку Марину.
    И было теплое октябрьское утро. Я шел по бульвару Генриха IV (Анри!) от площади Бастилии. Я почему-то знал, куда идти. По мосту, минуя остров Сен-Луи, я вышел на левый берег Сены и медленно пошел в сторону Собора Парижской Богоматери. Как чудовищная рыба-кит, выплывал из сиреневого утра Нотр-Дам. Я спустился к самой воде. Вот! Вот это самое место! Я улыбался. Все сошлось.
    Однажды мне приснился Париж. И я увидел остров Ситэ и диковинное сооружение со шпилем-антенной и мощными ребрами. Тогда, во сне, я не узнал Нотр-Дам. Ракурс был неожиданным, странным. Была светлая лиловая осень, и я проснулся от запаха жареных каштанов. Это было восемь лет назад.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов