Поскольку размер отклика ограничен полустраницей (а, значит, более чем на полтора листа размахнуться не дадут), постараюсь – предельно телеграфно.
    Что – не получится.
Буду говорить о человеке, мне симпатичном. А именно: своими стихами, вдруг блеснувшими на форуме «Дикого Поля», стихами абсолютно не «форумного» пошиба. Потому здесь и разговор – на равных, без ёрничанья и менторства особо «уполномоченного» рецензента. Но – с уважением и с правом на субъективное (несправедливое) восприятие – отзыв почтительного читателя.
    Само название – повести? рассказа? – «Стриптиз и сухари» (а это символически концентрирован-ные, почти до сути, «зрелища» и «хлеб») – не позволяет расслабиться, уютно настроиться на прелести занимательного чтива. Заявлен (если мы имеем дело не с «детективой») знаковый текст.
    То, что удовольствие прирастёт ещё одним примером блестящей словесности, - подразумевается само собой. Высокое посягательство не прощает и малейшего неудовлетворе-ния заказа читателя-гурмана.
    Бывают – и слава Богу! – прелестнейшие забегаловки-обжорки, где быстро и неприхотливо утоляются ежедневные потребности. Но «Стриптиз и сухари» - название дорогого ресторана.
    Редактор прав, ограничивая отклик определёнными рамками. Детальный разбор, с подробным цитированием, явился бы – псевдообъективным переписыва-нием небольшого, 22-страничного, текста – с комментариями. Поэтому: «да» – «нет». «Нравится» – «не нравится».
    Так – ответить не могу.
    Могу так:
    Я – за Дегтярёва.
    Есть недавно перечитанные на «Форуме» «Дикого поля», вполне годящиеся для любой антологии стихи того же автора – предмет сравнения. Сравнения – не тропов и техники, не свободы владения текстом и уместности размеров, ритмов, перебивов. Сравнения – драйва, очарования. Ощущения текстового «послевкусия».
    С этим разберёмся: Чего мне в этих ощущениях не хватает. И что нравится.     И чем сердце успокоится.
    Мне не хватает:
    Чувства аутентичности, адекватности приёма. Имеется в виду – многозначительность. (Не многознаковость, нет. Та многозначительность, за которой – только два слоя. Вместо – семи видимых и – восьми – подвальных.)
    Здесь не спасает положения нарочитое, квазинабоковское вождение за нос читателя: «Я постоянно символизирую что ни попадя. И, несомненно, симулирую-символизирую». От нарочитого педалирования, намёка верёвка не неперестаёт быть вервием простым: значительность не становится знаковостью. Ещё не был мальчик, но, того и гляди, - плавает в слизистых, околоплодных водах, и – появится. Выйдет на свет оттуда, куда мы всех критиков посылаем, прочтёт и наивно брякнет: «А король-то, голый!»
    Прямое обращение к «читателю» (а не – косвенное, подспудное – к читающему) – минус. («Братья и сёстры» – при объявлении Второй Мировой – да.). Нет, нет, обращение к «читателю» - тоже имеет место быть.
    Булгаков: «За мной, читатель!». Без всяких заигрываний.
    Но – при наступившей, во время развития сюжета, паузе и загадочном подымании указательным пальцем вверх ты должен быть ещё в чём-то здорово уверен. Уверен – твоим сталкером: автором.
    Должно быть ещё наличие забытого живого чувства, авторской страсти, подкожного, шкурного отношения к происходящему и к героям, - оправдывающего приступы «значительности». Когда люди, события, словосочетания, много значат для автора, больше значат, чем его cool-look, безумно важны. Когда у него нет сомнения, что – смертельно важны они, что захватывают так же дико, как его – всех, в данный момент читающих.
    У него – сомнения.
    Вот – позиция наблюдателя, вот – он сам, – в отступлениях. Но читающему не найти, о чём сердце болит, где «личное», окровавленное, автора?
    От чего-то же – должен у читателя возникнуть эмоциональный резонанс?!
    Попробуем зайти с другого конца.
    А у того конца – не хватает живого, тёплого, влажного эротизма – в тексте, казалось бы, ему предназначенном.
    «Стриптиз меня влечёт... главным образом, как ключевое понятие некоторых философских статей»... Так, вообще-то, должен был бы оправдываться отец семейства, которого супруга застукала в стриптиз-баре – и влепила по правой щеке...
    «Хотя... я просто не знаю ничего прекраснее обнажённого тела, которое красиво двигается...» (о.к.!) И тут же: «...и искренней души, которая красиво поёт или красиво говорит». (Не верю тчк Станиславский тчк Красиво поёт тчк). Зря – вот эта вот поправка. Никто бы и так – ничего худого не подумал.

    Что ж, остаётся расчёт – на последний раунд: «метод басни». Где, вместо «морали» – катарзис: игровая, эстетическая, сюжетная концовка, эякуляция семантики, взмывающая – с последним словом – на уровень интимного акта, врывающаяся, оплодотворяя, в его недра...
    Вроде, - нет этого. Нет – позволяющего, в наивысший момент, увидеть огневую игру цельного кристалла. Есть – заявка.
    Не вызывающая того самого, щемящего, чувства. Которое остаётся, когда уже закрыл книгу, когда забыл её содержание. Того, к которому всё и шло.
    Есть – местами, краем, - выход в тонкий мир, в Weltschmerz, в мировую тоску. Но – в рамках словесных изяществ, «ума холодных наблюдений».
    Тогда, может быть, – игровой момент, юмор, весёлый карнавал?
    Маловато.
    Неосознанное стремление подменить знаменитый вольный «смех без причины», дурашливую весёлость во время чумы – горькой иронией чайльдгарольдовского розлива (если уж говорить о происхождении видов). Лучше всего, кстати, произрастающей в запустении – в виде той самой смоковницы, которую так и не посетили...
    Дайте уцепиться за характеры!
    Павел – говорит «по-писаному».
    Люда – говорит «по-писаному».
    Вацлав – мужчина-вамп.
    Н е страшно, что – неубедительно. Смертельно для текста, что – скучновато...
    Утверждения мои голословны.
    За полнословием отсылаю к самому тексту: на правах рекламы. Не рецензия это: дружеская беседа – впечатления от прочитанного.
    И:
    Что нравится.
    Нравится – смелость работы с текстом знающего свои потенции автора.
    Игра со словом.
    Знание литературного мейнстрима, следование в нём фарватером хорошего вкуса.
    Понимание недостижимости текстового идеала и, косвенно, – отважное предупреждение об этом читателя.
    Исповедальная страничка курсивом.
    Нравится Гарбарэк на его плэйере.
    Чем сердце успокоится:
    «Ведь я играю в эстетические прятки...»
    Эстетику прячут: «Ищи, ищи. Не найдёшь».
    (Может быть, моё бурчание – «отзывника» – напоминает некоего мнимого импрессиониста – уже презирающего передвижников. Но не принимающего Уорхола. (?..) )
    Здесь нет откровенных щедрот реалиста.
    Нет и соблазна расплывчатых антимиров: глубоких, тёмных смысловых лакун: на додумывание, на дочувствование – нет времени: текст плотен. Как голая хореография стриптизёрши. Как сложенные в сухом пайке, стопкой, до калорийности, до гранитной прочности высушенные военные галеты.
    «Стриптиз и сухари»: суть зрелищ и хлеба.
    Потому и остаётся ощущение, которое бы могло возникнуть, например, при чтении сценария «Хрусталёв, машину!» Понимаешь, что это – не в книгу. В сценарную комиссию.
    Вообще, повесть очень «кинонимична»: хочется видеть её на экране монитора: не текстом, а – «кином». Новосимволистским видеорядом, где, по выражению Мандельштама: «У них надкусишь яблоко, а получится...» - знаковый акт.
    Где режиссёр дочувствует.
    И актёры доиграют.
    ...
    Вот идёт легконогая Люда.
    Павел – задумывается.
    Вацлав – кладёт на пепельницу красивый длинный мундштук...

    С симпатией к автору
                            Демьян Фаншель.