Интеллектуально-художественный журнал 'Дикое поле. Донецкий проект' ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня среда, 09 октября, 2024 год

Жизнь прожить - не поле перейти
Главная | Добавить в избранное | Сделать стартовой | Статистика журнала

ПОЛЕ
Выпуски журнала
Литературный каталог
Заметки современника
Референдум
Библиотека
Поле

ПОИСКИ
Быстрый поиск

Расширенный поиск
Структура
Авторы
Герои
География
Поиски

НАХОДКИ
Авторы проекта
Кто рядом
Афиша
РЕКЛАМА


Яндекс цитирования



   
«ДИКОЕ ПОЛЕ» № 7, 2005 - КРУГИ НА ЗЕМЛЕ

Григорьева Лидия
Великобритания
ЛОНДОН

После Байкала

Фото Л. Григорьевой


    Вот маленькая бойкая статья о том, что миновало. На Байкале мы встретились весной – перо к перу – почти что семь поэтов, неведомых друг другу. А другим давно уж намозолили мы уши и даже терпеливые сердца...
    Воззрились друг на друга: что за штука? Откуда столько братьев по перу? Небось, и двух слогов связать не могут! Щас всякий пишет, если не дурак...
    И так стояли молча и дичась, пока один из них уста разверзши, сказал такое... Тут второй за ним – не слово молвил, а словно бы обдал нас кипятком... И тут заговорили все ладком, скороговоркой, клёкотом гортанным и бормотаньем тем – невесть о чем... Тут стало ясно – кто и что почем.



    И ездили, дыша и фестиваля, пия, смеясь и радуясь тому, что дело не подвластное уму, а только лишь заботливому сердцу, так славно сладилось... Cюда б добавить перцу, да где ж его возьмешь, когда сладка от века эта мука.
    А мука, и ярое ячменное зерно на пироги словесные ушло.
    Все правда, только истина не вся... Байкала чашу мимо рта неся, нельзя напиться вдоволь – эту весть теперь всем скопом мы готовы несть в народ, как говориться, от сохи...
    Обмен веществ поэзии – стихи, послания друг другу, мадригал...
    Особенно, друзья, когда Байкал...


Александр РАДАШКЕВИЧ


КОГДА БАЙКАЛ

Андрей, Андрей, Лариса, Анатолий,
Владимир, Лидия, Равиль,
срывая робко семь сиятельных покровов,
по гулким залам пускают в лёт и вскачь, пускают
в пляс нагую душу, чтоб плакала, пленяла и
пеняла, ловила лобызанья, как плевки, чтоб
непостижное вложила в стёртое, в зажмуренное
ухо: вы жили, жили вы и ты вчера ещё, всегда,

однажды. Слывёт Иркутск, Ангарск не чает,
поёт Зима, Саянск раскатисто молчит, и ведает
себе лишь верный Братск. Прости же, вешняя
и вещая Сибирь, прощай-прости, Байкал
собезначальный, согретый в убывающих
перстах, как млечно зеленеющий нефрит и как
гагат, чернеющий небытиём кромешным, –
себе и вам, тебе и мне мы нежно снились здесь

однажды. Под шорох солнечный ангарских
льдов, ложась ресницами в гряду тугую елей,
в остатний раз выгуливаю праздничную тень
свою, которой присно сопричастны среди
нечаянных сестёр и непременных братьев, когда
апрель, снега в огне, когда всегда, когда Байкал,
Андрей, Андрей, Лариса, Анатолий,
Владимир, Лидия, Равиль.


Лидия ГРИГОРЬЕВА

КОГДА ВЗАЛКАЛ...

    Алчное любопытство, вселенное Тобою в души наши, стремится к познанию вещей; а кипящее сердце славолюбием не может терпеть пут его стесняющих. Ревет оно, клокочет, стонет и, махом прерывая узы, летит стремглав (нет преткновения) к предлогу своему. Забыто все, один предлог в уме; им дышим, им живем.
                    А.Н.Радищев

    Когда Байкал...
                    А.Радашкевич


Поэт Радашкевич
в Доме поэзии на станции Зима.


О, Радашкевич! Драгоценный
Сосуд с водой обыкновенной
Несущий бережно. Не ты ли,
Владелец вымысла и были,
Кроец божественных лекал,
Не ты ли слово омокал
То в Ангару, а то в Байкал?
Когда взалкал...

Не там ли Грицман тяжковыйный
Слезою оросил умильной
Детишек пишущую рать?
Он волен слово окунать
Во что угодно, без резона,
От океана до Гудзона,
Но он рванулся на Байкал!
Когда взалкал...

Там место не бывает пусто.
Там Бухараев златоустый
И многомудрый Кобенков
Ввиду байкальских берегов
Братались... С молнией в очах –
Батыр, кочевник и кипчак,
Берязев – в степи утекал,
И там – алкал...

А что же Лида и Лариса,
Зачем к Байкалу повлеклися
В свои преклонные года?
О, да. О, да. О, да. О, да...

О, Радашкевич! Эта ода
Не в честь сатрапа и Нимврода,
А в честь тебя, мой друг. Прости.
Сумела ль правду донести:
Как пел, звенел в ночи бокал,
Как нам никто не нарекал,
Ты не на это ль намекал?
Когда Байкал...



Андрей ГРИЦМАН

ФЕСТИВАЛЬ ПОЭЗИИ НА БАЙКАЛЕ, 2004

На берегу замерзшего Байкала
стояли мы в раздумье чужестранном.
И трасса рейса в небе Улан-Удэ – Усть-Кут
указывала путь
на гидроэлектрическую глыбу.
Мы вместе преломили хлебы,
мы пили воду донного бурята.
Здесь не было стопы немецкого солдата,
Люфтваффе гула и крестового штандарта.
Но край наполнен давней, донной гарью:
Австралия, Гайана государства,
Где души лучшие ушли в кору земную,
и ею постепенно стали.
И в воздухе повис сухой расстрельный выстрел.

Мы молча созерцали сопки,
верней холмы. Вот ведь, Берязев, наверняка, поправит
нас, безродных спутников-космополитов. Но,
тогда стояли мы – поэты безвременья,
и души наши вместе отдыхали
на берегу ледового ничто:
и острая душа щегла, и князя Саши нежная подруга,
моя, ашкеназийская олива, но с тульскими корнями,
мутантая как нота Кобенкова.
Его струна, звенящая негромко,
в том воздухе простом,
бессмысленно морозном.
Татарский лорд и матушка свет-Лидья.

Но было нам не пусто, весь ландшафт
замерз в беззвучном медленном полете.
И не только утро, но и вся жизнь метафорой казались
у пропасти бездонной глыбы льда,
где вместе согревались наши души:
Ларисы, Саши, Равиля и Лиды, да и моя,
под неусыпным взором Кобенкова.
А если что не так with the landscape, sorry!
Tак алеут Берязев нас поправит
и, отхлебнув пивка, заж жет
сибирские огни на дальней трассе
на невообразимом конце мира,
у края карты.



Владимир БЕРЯЗЕВ

                         А. Грицману

Андре, Андрюха, Андреас, Андрон,
Не счесть в Нью-Джерси пуганых ворон,
Облюбовали Боинги Манхэттен,

Летят, летят, на призрак «близнецов»…
Пора и нам с тобой, в конце концов,
Освободиться что ли от запретов?!

Налево – жёлтый дом, направо – ЦУМ.
Пускай ведет тебя свободный ум
На иглокожий, серый лёд Байкала.

Ступай, не бойся, право, – хорошо!
Он крошится, звенит, давай ужо,
Чтоб тело пело, а душа – алкала.

И никакой Аль-Каиды, пока
Свистит щеглом сибирская строка
Над прахом пленных фрицев-самураев;

И в Арктику уходит Синий Бык*,
Как в наркоту взгрустнувший боевик…
И я друзей в корзины собираю.



Лидия ГРИГОРЬЕВА

* * *
                         А. Радашкевичу

Это стихотворение должно быть ни о чем,
потому что я хочу его тебе посвятить,
человеку, ушибленному лучом,
умеющему светить –
в этой мгле роковой и предвечной
ты – свет,
светлячка, отразившегося в воде
мироздания,
потому что – поэт,
и больше никто, никогда и нигде...



* * *
                         В. Берязеву

Берязев, ты скажи, вернулся ли уже из Павлодара,
где Павел-свет-Васильев обитал?
И правда ли, что там в степи взовьюжной
такие, знать, бывают ветродуи, что на ногах никак не устоять?
И этот Дар, скажи, какого Павла: святого или катькиного сына
злосчастного?
И как живут казаки: границы ли степные охраняя
иль так, как все, едва перемогаясь...

А там луна, небось, как барабан...
И гулко по просторам заснежённым летит там эхо давней старины.
Ты был, Берязев, вовнутри страны,
затерянной, как лодка в океане.
Скажи, играл ли ты на барабане или в дуду небесную дудел?

Да разве есть у родины – предел...
Скажи, Берязев...



Александр РАДАШКЕВИЧ

ДОРОЖНОЕ – АНАТОЛИЮ КОБЕНКОВУ

                         Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли...
                                                  Есенин

После Байкала воздух стал иным, другое небо
в небе растворилось, и по нему, как по шелкам,
пошли клубиться письмена сквозной надмирной
вязью.
И в зазеркальном низком гроте осенней
индевеющей души отзверзлась каменная дверца,
и розовые крылья распороли седую твердь за ней.
После Байкала ветер стал другим, друзья иные
вздохи населили, как атлантиды в пенном дрейфе,
подошвой тронув илистое дно в тени миров,
до дна неочевидных.
Ах, Толя, Толя, с тем ли,
то ли в снегах нашаривал, зане не угль горящий
в грудь водвинул, но хладно васильковый лазурит.
После Байкала воздух стал, как скань, безгласно
озеро из озера воздвиглось, как непостижный Китеж-
град, и дышится в необозримых снах багульником у
кромочки таёжной.
Радений вешних млечные пути
развешаны напрасно и недвижно по чужедальним
нашим алтарям. После Байкала вечер стал иным,
как после распрощального бокала, и что-то, знаешь,
с нами стало, и, статься может, очень навсегда. Они
пришли, худые времена: глухая чернь уж правит
балом. Отстреливать
охотников и рыбарей ловить
сетями придёт, придёт черёд гораздо после нас.
Эх, Толя, Толя, в том ли? То ли? Но всем за всё
поклон из золотого, из злого, как разлука, далека.



БУКОЛИКА – РАВИЛЮ БУХАРАЕВУ

Ещё с утра кренилась твердь и колыхался
ряской взгляд в дождях лощёных, и вот, и вот,
на голом солнце жмурясь и виясь,
читаю созерцательно Тюркая, в астральных
вертоградах оробело срывая Радости-Страданья
кристальный виноград.
Час и тебе, потерянный
и постаревший, неживший, неуместный и эдако-такой,
оставить пальцев этих на каменьях струистые следы,
сгореть в реторте прелых рассуждений, себе вослед
перелистать вотще слепые дневники существований.

Всё так. Или иначе. Он прав, твой лондонский Осман:
мы умерли напрасно и давно.

В курчавой поросли чего-то лежит птенец,
воздевши к небу спичечные лапки, и, выгнув
малахитовую спинку, глазеет ящерица
обомлело на разомлевшего меня...
Ба-бах! – и разлетелись роем сирые галактики,

шипя и дуясь вечно друг на друга.
Белеет дом.
Синеет сад. К груди приникло раненое солнце
и шепчет повечерние псалмы. И, уходя-не уходя, я
губы бренно приложу к разомкнутым панбархатным
устам забывшейся на тёмном свете розы.



Владимир БЕРЯЗЕВ

* * *
                         Лидии Григорьевой

Из Лондона, как из подводной лодки
Уж никуда не денется она –
Простая уроженица Чукотки
И первого татарина жена.

Но ежели ветра Хамар-Дабана
До Темзы донесут зимы перо,
Она забудет зовы автобана
И прелести британского метро.

Ни блеск Европы, ни обманка славы,
Ни дом в районе старого Сохо,
Ни вяз густой, ни клён золотоглавый,
Ни звон бокалов от мадам Клико,

Ни даже муж, который где-то рядом,
Не сохранят средь роз или зеркал,
Душа, вослед за негой и талантом,
Весенней птицей тянет на Байкал.

Пари, пари! Покуда серебрится
Апрельский лёд у створа Ангары…
Пора, пора нам заново родиться
В пирах морозно-ветреной поры!

Где дружий раж и логово поэтов,
Где всё ещё о родине поют,
Где есть любовь, где не сыскать ответов,
Где Божий дар
бесплатно раздают…


* * *
            &nb sp;            А. Радашкевичу

Слог возвышенный исправя
На верлибромадригал,
Кто писать о русской славе
За основу полагал?

Не Херасков, не Державин,
Не Хемницер, не Капнист…
Кто он – радостью заглавен,
Ликом свеж, душою чист?

Кто легко и просветлённо
Муз ведёт в сиянье зал?
Кто – как бы во время оно –
Лиру с трубами венчал?

Кто богемскою бокалой
Тешит слух, пленяет глаз?..

Клио баловень лукавый
И Эвтерпы ловелас!


ПОСЛЕСЛОВИЕ

    Вернее было бы этот текст назвать: «после-славие», потому что я хочу посильно восславить новый поэтический (не тевтонский и не масонский) орден, который я для себя обозначила, как «Байкальское братство». Возможно, орден этот существует только в моем воображении, возможно, он эфемерно-нереален, возможно, что беспощадное время и немереные пространства, пролегшие меж нами, распылят его по виртуальным просторам литературной вселенной, но пока что – вот уже почти год – мы, вышеобозначенные, обретя друг друга, до сих пор не теряем из виду тех, кого судьба свела «до кучи» на весеннем Байкальском фестивале «Поэзия иных берегов». То есть на него в этот раз были приглашены русские поэты, живущие в тридевятом царстве, в заморском государстве.
    Это был уже четвертый фестиваль поэзии на Байкале, организованный неусыпными трудами поэта Анатолия Кобенкова, возглавляющего иркутский Союз российских писателей. Что стало с предыдущими участниками тематических фестивальных встреч, мне неведомо. Но мы (вышеперечисленные в текстах поэтических посланий) взволновались (см. стихи) и волнуемся до сих пор. Море волнуется – раз, море волнуется – два. А поэту положено волноваться пожизненно. Штиль для поэта – или розовая мечта, или упадок сил и передышка.
    Так волновался Андрей Грицман, крупный и красивый мужчина средних лет – внешне, а внутренне – сущее дитя, когда слушал стихи юных иркутских, саянских и зиминских поэтов, выступавших на мастер-классах перед нами (мэтрами). Его глаза постоянно наполнялись слезами восторга и умиления. А ведь он, помимо всего прочего – практикующий врач, уже двадцать лет живущий на процветающей американщине! Мог бы слегка и «охолонуть» на основной работе-то. Но поэт – это и вправду не профессия. Это – состояние...
    Поэзия Грицмана – крупномасштабна. Он смотрит на мир сразу со многих отправных точек. И это взгляд на мир – не с земной поверхности, а сверху, - из кабины самолета, как минимум. Сверху-то сверху, но по степени проникновенности, отнюдь не свысока...
    Широта охвата, обзора в его поэтических текстах – просто уникальная: от Москвы, где он родился и вырос, которую любит беззаветно, «до самых до окраин» мира – и внешнего, и внутреннего. Это гигантский поэтический мост, одна опора которого в Евразии, а вторая – в центре американского континента. Расхаживать по этому мосту – обозревая и те и другие дали, и славословя этот подсолнечно-подлунный человеческий бурлящий океан, – вот чем занимается поэт Андрей Грицман в свободное от работы время. Летает, наверное, ночами. Иначе откуда в его стихах столько простора и коловращения житейских ситуаций? Ночами же, наверное, он создает заокеанные поэтические ассоциации русских поэтов и редактирует журнал «Интерпоэзия».
    Чтение поэтических текстов вслух – для многих поэтов испытание. Внутренний голос, тайная мелодика каждой строки, а иногда и каждого слога, бывает что и не проявляются «на людях». Тихий голос поэта Радашкевича, его почти невнятное проборматывание некоторых строк, выказывали, на мой пристрастный взгляд и пресыщенный слух, некоторое пренебрежение к самому акту «озвучивания». С этим мне было трудно примириться. Я большое значение придаю авторскому чтению, давно устраивая свои творческие вечера по принципу «Театр одного поэта». Меня несколько и покоробило, и огорчило такое «выступление». Но...
    Вечером того же, первого для нас, перенасыщенного общественными фестивальными акциями дня Равиль Бухараев, мой любимый поэт (иначе я и не вышла бы за него замуж Бог знает сколько лет тому назад!), открыл на ночь глядя альманах «Иркутское время», изданный аккурат к фестивалю и представивший на своих страницах его гостей.



1-ый ряд слева направо:
Лариса Щиголь (Мюнхен), Владимир Берязев (Новосибирск), Равиль Бухараев и Лидия Григорьева (Лондон), Анатолий Кобенков (Иркутск).
2-ой ряд:
Виталий Науменко (Иркутск), Александр Радашкевич (Богемия-Париж), Андрей Грицман (Нью-Йорк).


    И вдруг мой муж, до этого сонный и усталый (все-таки путь от Лондона до Иркутска не так уж легок) радостно рассмеялся и почти закричал: «Да ты послушай, что за поэт!». И стал читать вслух и с должным интонированным восторгом стихи нового для нас, но существовавшего и до нашего этого «открытия» поэта Александра Радашкевича. Сон как рукой сняло! «Ой! – восклицала я. – Ой, как замечательно! Да этого просто быть не может».
    Конечно же, мы, человеки, склонны к слепоте. Сплошь и рядом: не знаю, не вижу, не слышу – значит, этого и не существует. Я, к стыду своему, вспомнила, что читала статью о Радашкевиче в газете «Русская мысль», но... не поверила. Что хорошего может произрасти на Западе, где поэзия давно кончилась, завершилась, скончалась, а дадаисты и всевозможные местные ничевоки даже труп похоронили! Закопали, видимо, неглубоко... Потому что после торжественного отпевания в первой четверти ХХ века, на переломе эпох – в конце 30-50-х – состоялись все-таки поэтические вселенные Поля Элюара, Луи Арагона, Эзры Паунда и Тэда Хьюза с Сильвией Платт (остальных вспомните сами!).
    Общая атмосфера упадка культуры и ценности поэтического слова не могут не отразиться и на отдельно взятом чувствительном русском воссоздателе надмирного словесного образа, прорицателе неизреченного, именуемого поэтическим восприятием (зримого и незримого) мира. Все это к тому, что прогнозы и слухи об окончательной и бесповоротной смерти поэзии редко бывают достоверными. На Западе сейчас может быть и нельзя СТАТЬ поэтом , но и нельзя ПЕРЕСТАТЬ быть им, если ты уже поэт.
    А Радашкевич задолго до того, как ему пришлось вдохнуть сухой и неприветный ветер чужедальних стран, был поэтом. Сужу (и вам советую) по его ранним питерским стихам, помеченным датами начала семидесятых. Золотая словесная скань его стихотворений не членится на слова и слоги. Это некий благоуханный воздушный поток, с ароматами амброзии, со свежим дыханием лесных первоцветов. Может быть, в этом и секрет его, кажущегося равнодушным и бесстрастным, чтения, что он уже все сказал, все вплел в невесомую словесную ткань. Его стихи – это золотошвейные парчовые ткани и легчайшие натуральные шелка. Они для знатоков. Для любителей утонченных, изысканнейших наслаждений. Эти кружева нельзя тянуть за словесную нитку – могут распуститься. Их нужно «носить», ими можно любоваться, ими нужно украшать наш неласковый, потрепанный житейскими бурями и непогодами мир.
    На мой взгляд, Александр Радашкевич – прямой наследник нежной живописи Сомова и Бенуа. Жанры «Мира искусства»: буколики, пастели и пасторали плюс исторические полотна русского классицизма, почва из которой произросли многие его, очень инакие, стихи. При этом жар его поэтической страсти спрятан глубоко под красиво расшитыми, орнаментально изысканными одеждами. Но порой прожигает их...
    И если с мюнхенской киевлянкой Ларисой Щиголь и ее стихами мы тоже впервые познакомились в фестивальной страде (и на фестивальной эстраде), то поэта Анатолия Кобенкова мы с Равилем Бухараевым знали несколько десятилетий не только лично, но и наизусть. За эти годы он не единожды солировал на разнообразнейших духовых инструментах в несогласном и разнобойном оркестре русской поэзии последней четверти ХХ века. И его флейта, его дудочка, его гобой, а иногда и тромбон – ни разу не сфальшивили. Он сумел сохранить тишайшую душевную звукопись, не унижаясь до крика и ора: лишь бы услышали. Чудил и куролесил, как человек, но благородная величавость его поэтической поступи – ему никогда не изменяла. Не мельтешил – и состоялся... Плох ли девиз для тех, кто думает, как удивить мир, при этом «ни единой долькой не отступившись от лица»?..
    Стоит вспомнить, что поэта создает, помимо таланта, – не биография, а судьба... Кто мог предсказать, что явление новосибирского поэта Владимира Берязева заморской пишущей братии станет для иных из них – судьбоносным. Что они с Грицманом, как настоящие географические антиподы, будут перекликаться и пикироваться через океан? Что пойдут потоком взаимопосвящения и хвалебные оды?
    Широка сибирская земля! Не счесть в ней ни ценного зверья, ни самоценного поэтического слова! Особенно сейчас, когда пушных зверьков и поэтов перестали отстреливать в промышленных масштабах...
    Владимир Берязев – поэт мощного поэтического темперамента. Все как-то подзабыли, что есть такая литературная составляющая, как – темперамент. Есть поэты, наделенные большим талантом, но «вялость душевного мускула», врожденная или нажитая, не дает развернуться таланту в полную силу. На моих глазах поувяли, пожухли, сошли на нет некогда многообещающие златоусты.
    Крупными мазками, яркими красками, вихревой, непредсказуемой композицией отличаются его поэтические полотна. Его мир громкоголос, но это шум стихии, ветра, дождя. Его лирический герой – не мальчик, но муж (тоже понятие давно игнорируемое), человек большой внутренней мощи. Богатырь, одним словом. Батыр. Кочевник, вобравший в себя кровь и плоть всех сибирский сказаний: алтайских, хакасских, тувинских, пратюркских... Ну, русским сказкам и сказаниям – там тоже место есть. И все же, сибиряк – понятие собирательное.
    Полагаю, что Сибирь, в смысле поэзии, давно отдельное федеральное образование в русской литературе. Полагаю, что Сергей Марков, Леонид Мартынов, Павел Васильев, Светлана Кузнецова (иже с ними) – поэты, прежде всего, сибирские (каталонские, баскские, шотландские, лапландские), а уже потом – русские.
    Не было бы фестиваля поэзии на Байкале, не было бы и этих встреч, и этой статьи. Не было бы в моей душевной копилке столь ярких самоцветных поэтических миров.
    Взаимопроникновенное событие – фестиваль...
    Да будет!


    Несколько слов в подтверждение сказанного. Несмотря на разделяющие нас расстояния, мы продолжаем не просто видеться, но явно стремимся к этому.
    1. Летом 2004 года Равиль Бухараев, Александр Радашкевич и автор этих строк встретились в Мюнхене, где дважды выступили с «поэтическими чтениями» перед русскоговорящей аудиторией, наполовину состоящей из бывших членов Союза писателей СССР и потому чрезвычайно взыскательной. В оказанном нам гостеприимстве сыграло роль и дружеское участие Ларисы Щиголь, имени для нашей поэзии достаточно нового, и Тамары Жирмунской, и Людмилы Агеевой – людей литературно именитых.
    2. Андрей Грицман и Анатолий Кобенков в сентябре того же года встретились на Фестивале поэзии в Румынии.
    3. Владимир Берязев, Лидия Григорьева, Александр Радашкевич и Равиль Бухараев в марте 2005 года приняли участие в работе Книжного Салона в Париже. Много слов было сказано друг другу под парижской луной на гулких мостах над прославленной Сеной и в долгих застольях с обильными возлияниями и излияниями чувств.
    Таков календарь поэтических встреч Байкальского поэтического братства, длящийся во времени и пространстве.


* дух Байкала, исполин, титан.



КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

2006-11-07 04:34:09
Антон magellania.narod.ru
на Урале
*** Байкальский цикл ***

Пой, Байкал,
ледяной накопитель!
Голубое холодное пламя.
Пусть я взглядом
тебя и не выпил,
Но насытил
вполне
тобой
память!

Здесь долго не было дождя.
В глазах застыло это место.
Одноэтажный стоит вокзал.
Зал ожидания.
Пустые кресла.

Глыба Байкала умолкнуть не смела,
когда волной смывало усталость.
Стало холоду тесно в теле.
А мне всё мало.

Скроется поезд не скоро из виду.
Вечер спускается с гор.
Мир развернулся открытою книгой.
Мирно горит костёр.

Расставание приблизилось остро.
С воздухом чистым соударение.
Оказаться здесь было непросто.
До рассвета остались мгновения.

Горы.
Мне по нраву ваша ограда.
Какая же это награда.
Вы в хороводе гордые.
Меня это радует.

Встречай речь.
Дай ручью течь.
Пусть журчит.
Его право.
Ему рады травы.

Ура.
Проходит ночь.
Впереди жара.
Утро встречают ошпаренные.
Те, у кого пора пера.
Пернатые подняли арии.

Достаточно.
Досыта.
И ещё остаточно.
Зубы добычей сточатся.
Задача закончена.
Останови себя.
Здесь точка значится.

Спокойно.
Не двигайся.
Места много.
В путь отправляется мысль.
Ноги дорогу пусть не трогают.
Уймись.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!
Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий*

Осталось символов

  При полном или частичном использовании материалов ссылка на Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле. Донецкий проект" обязательна.

Copyright © 2005 - 2006 Дикое поле
Development © 2005 Programilla.com
  Украина Донецк 83096 пр-кт Матросова 25/12
Редакция журнала «Дикое поле»
8(062)385-49-87

Главный редактор Кораблев А.А.
Administration, Moderation Дегтярчук С.В.
Only for Administration