Когда они выступают вместе, то представляются публике примерно так:
    - Добрый вечер! – говорит один. – Чтобы не путались: кто покрупнее – это Андрюша, кто помельче – это я, Миша.
    - Это правда, - подтверждает другой.
    После первого, самого общего различения постепенно проступают и другие:
    один – Кочетков – артистичен, ироничен, искрометен...
    другой – Анпилов – меланхоличен, романтичен, философичен...
    У них разные роли на сцене, но играют они – себя.
    Один представляется веселым и вдохновенно пьющим гулякой, который по какому-то странному недоразумению стал певцом с гитарой, а должен быть, по крайней мере, морским пиратом.
    Другой предстает большим бородатым ребенком, который по необъяснимым причинам стал взрослым.

    Публика аплодирует. Публика приняла и полюбила эти понятные и, надо полагать, близкие ей персонажи. Ведь каждый был ребенком. И каждый, наверное, мечтал о красивой, опасной, яркой жизни.
    Публика аплодирует. Ее не обманешь. Пусть артист выходит к ней в маске, в образе, в имидже – она аплодирует его таланту перевоплощения, его искусству правдиво врать.

    Но и после концерта, в кругу друзей, на дружеской пирушке, концерт продолжается. Одна маска снята, но под ней – другая, третья, четвертая... Вплоть до последней – посмертной. И нужно ли их снимать, если они – прозрачны? Человек всегда обнажен. Он сочиняет себе одежды, он одевается в слова, но тем очевиднее обнажает себя...

    В бане – как в раю. Ни забот, ни одежд – пар, пир и благодать.
    Только и остается, что вспоминать...

    Я помню, у Андрея была песня, которая была для меня первым удивлением.     Я понял, что Андрюша – это человек такой же свободы:

    И вот такая сразу раскрытость – как раструб, когда что-то открывается... Вот ради таких моментов, наверное, и живешь. Чтобы услышать когда-нибудь Казанцеву, почитать когда-нибудь Иртеньева, и понять, что ты тоже... ну, может, не такой же гениальный, но живешь с ними, а они не противно к тебе относятся...

    Кочетков:
    - Анекдоты могут сочиняться сами, при условии, если в компании находится человек, полностью лишенный чувства юмора.
    Это был водитель Шифрина, который вез нас из латвийского посольства в какое-то другое место. Впереди сидел Иртеньев, а сзади – Шендерович и Кочетков. Попали в пробку, и тогда он как хозяин ситуации говорит: «Я сейчас расскажу одну смешную историю. Это было под Ковровым, Владимирской области. Там зима была – градусов 40 мороза, а мы пошли ловить тех, кто в самоволку убежал. Ходили-ходили – никого не нашли. Пошли греться. В это, в вокзал. И тут один чучмек попался. Ну, мы к нему, а он как драпанул по путям. А я спортсмен – за ним. Он – от меня. Бегу-бегу – догнать не могу. Минут 15 за ним бежал. Расстроился. И тогда – ка-ак спуртанул, как догнал его, как дал ему по башке – он без сознания упал, в снег прямо. Ну, я сел на рельсы, жду. Минут через 20 наши пришли, повязали того, как коня, и отвезли в кутузку. А я прихожу после дежурства, штаны снимаю – а у меня во-от такие яйца. Отморозил. Прихожу к врачу. А мне этот фельдшер, или кто там был, прописал три укола в день. Каждый день. Больно так, я вам скажу! Целый месяц. Три санитара – три укола. Месяц проходит – нормальные стали. А мне на побывку надо ехать. Я думаю: если б у меня были вот такие, то меня бы, может, девки больше любили. Я уже их и на мороз выносил, и в холодную воду окунал – ничего не помогает».
    И замолчал. Я говорю: «Что, всё?» Он: «Да».
    А надо быть Иртеньевым... Он говорит: «У меня тоже был случай. Я в самоволку пошел... А меня на вокзале-то словили. А я как драпанул. А он за мной – мужик. Огромный такой. Минут 15 от него увертывался, но он догнал, сука, как дал по башке, очнулся – уже на нарах. Потом оказалось, что он яйца отморозил...»
    Тут Шендерович вступает: «А я в армии фельдшером был... Приходит к нам один, с во-от такими... А у меня три санитара. Ничего не умеют. Ну, я все лекарства, что у меня были, - ему прописал. И они у меня целый месяц практиковались. Сейчас ребята делают укольчики – не заметишь. Как комар. Хочешь, Мишка, - ты у нас все время болеешь, тебе уколы нужны, - хошь, телефончик дам?» – «Нет, не надо». – «Тогда ты рассказывай».
    Ну, я и говорю: «Когда я был яйцом...»
    Мы все тронулись... А водитель спрашивает: «Почему яйцом?»
    Доехали, вышли. Полчаса, наверное, еще смеялись. Потом Шендерович записал этот рассказ, посвятил его нам с Иртеньевым, потому что мы были участниками, и «неизвестному Леше».

Кочетков            

    Гефтер:
    - У меня есть хороший тост. На мой взгляд.
    - Тост всегда хорош, - Кочетков.
    Бардовская среда, как и любая творческая среда, довольно паскудна...
    - Спасибо.
    Но есть такое человеческое качество, которое отличает человека от нечеловека. Очень редкое в нынешнее время. Я хочу выпить – за дружбу. За вот этих двух алкоголиков. Я не хочу говорить – «моих друзей», это ответственно. За этих людей, которых я люблю, которые умеют дружить. За это редкое чувство, которое мы часто путаем с мнимыми обязанностями, симпатиями... За умение дружить. Когда люди дружат - это, на мой взгляд, всегда прекрасно.

А мне – огромным гуманистом,
Чтобы его не замочить.            

Кораблёв, Анпилов, Сараев, Кочетков, Барановский.

А.К.

* Песня Киры Смирновой.

Гефтер и Кочетков.