|
2006-02-25 / Посещение: 9958 / Коментарии: 12
Постоянный адрес заметки
Распечатать страницу
РИТОРИКА И МИФОПОЭТИКА УКРАИНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
РИТОРИКА И МИФОПОЭТИКА УКРАИНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
(ПОДСТУПЫ К ТЕМЕ)
Когда приходится слышать, что в твоей стране произошла революция, и не какая-нибудь, а духовная, то, помимо национальной гордости, возникают и вопросы: неужели произошла? неужто и впрямь «духовная»? и что это вообще такое – «духовная революция»?
Поскольку политические ответы на эти вопросы в целом предсказуемы, попробуем ответить на них филологически. Филология может молчать, пока свершаются социальные, научно-технические, сексуальные и подобные им революции, но область духа – область непосредственной филологической ответственности. Слушая политические речи, лозунги, слоганы и т.д., филолог их как бы и не слышит, он вслушивается в сам язык, который, в отличие от политиков, никогда не лжет.
Политический текст, если он создан талантливо и вдохновенно, мало чем отличается от поэтического – разве что направленностью: политический текст побуждает к определенной цели, поэтический же содержит цель в себе; для политического текста пробуждаемый им дух – средство, для поэтического – цель. Что же тогда, в филологическом смысле, духовная революция?
Очевидно, это такое фантастическое состояние общества, когда духовные ценности и цели становятся определяющими. Когда не политика использует поэтику в своих интересах, а наоборот, политика служит поэтике.
Сказать, что этого не может быть, - значит, отрицать основной пафос русской классической литературы – пафос духовного освобождения. Провозглашение искусства независимым и самоценным было только началом мощного культурно-исторического процесса, который, если угодно, можно именовать и духовно-историческим. Поручик Лермонтов мог сожалеть о временах, когда стих «воспламенял бойца для битвы», но верховный поэтический жрец Пушкин строго разделял эти сферы: поэзия существует «не для битв». А в пушкинских стихотворных декларациях можно вычитать такое понимание творчества, которое иначе, как революционным, и не назовешь. Не зря же чуткий к такого рода явлениям Михаил Булгаков посчитал возможным назвать Пушкина «революционером духа».
Трудно судить, какой силы оказался духовный заряд, заложенный в русской классической литературе. Говорят, что именно он стал причиной социального взрыва в России. Утверждают, что это он, русский дух, сформировал национальное самосознание. Наконец, полагают, что он повлиял (во всяком случае, то, что содержится в произведениях Достоевского и Толстого) на состояние умов всего мира. А еще, добавим, он показал, что духовность имеет реальную силу, способную изменить мир. После русской классической литературы мы уже не можем сказать, что не знаем, что такое духовная революция.
Поэтому когда из Киева пришла благая весть о том, что революция духа таки свершилась, мысли возникают разные и противоречивые. С одной стороны: а где же ей и совершаться, как не в Киеве, «матери городов русских», как то и предсказывал русский философ Г.Федотов (в известной статье «Три столицы»): именно Киев должен стать новой, духовной столицей славянской империи.
А с другой стороны: сколько ни повторяй слово «халва», во рту слаще не станет. От того, как мы назовем свои действия, суть их не изменится. Впрочем, в политике, как и в шоу-бизнесе, работает противоположное правило: чем чаще, и желательно без объяснений, повторять какое-нибудь слово, даже такое неопределенное, как «революция», тем оно становится весомее и убедительнее.
Сторонники строгих дефиниций возражают: киевские события не подходят под классические схемы революции (мол, нет в стране ни революционной ситуации, ни революционного класса, и, как следствие, не происходит смена социального уклада), зато очень хорошо подходят под классические схемы государственного переворота. На все эти умозрительные возражения имеется сокрушительный довод: духовная революция. Эта штука посильнее, чем смена государственного строя. Что там строй, если произошло духовное пробуждение нации!
На фоне столь грандиозного события вопрос о законности новой власти не имеет смысла: любая революция, равно как и государственный переворот, разумеется, незаконна, и было бы нелепо искать для нее в государственном законодательстве юридическое обоснование. Да никто и не ищет. Задача новой власти – доказать не свою легитимность, а свою историческую целесообразность.
С этого, собственно, все и началось. Пока против действующего президента выдвигались убийственные обвинения – народ безмолвствовал, так сказать, духовно спал. Но вот на телеэкранах в политических репортажах стало появляться нечто необычайное, что поначалу вызывало недоумение: претендент на пост президента, подобно Христу, разламывает хлеб и окормляет свой народ. Ошиблись те, кто посчитал этот сюжет идеологической оплошностью – если не святотатством, то комическим курьезом. Оказалось, это был блестящий риторический ход. Идея спасителя нации упала на благодатную почву: ни в атеистическом, ни в религиозном обществе она не получила бы должного отклика. Но в пост-атеистическом государстве, в атмосфере духовной полукультуры евангельская парадигма стала активно действующей.
В самый разгар предвыборной кампании появляется обращение к своему народу «двенадцати аполитичных писателей» («Українська правда», 14.10.04). Имеющий уши расслышит: «двенадцати апостолов». Тон этого обращения эсхатологичен: президентские выборы – вопрос бытия или небытия, это выбор между светом и тьмой. Умеющий соображать сообразит: если один кандидат в президенты – «Христос», то другой – «разбойник Варрава». Выбирай, народ, и не ошибись хоть на этот раз!
Символы, подтверждающие сакральность происходящего, находились повсюду. Всего один пример: икона кисти Андрея Рублева, изображающая архангела Михаила, покровителя города Киева. У архангела – оранжевые крылья. О чем это говорит? А вот о чем (читаем на обороте): «Тож будемо мужніми, вірними та сильними духом, адже сам Архістратиг Михаїл простирає над Україною свої помаранчеві крила!»
Народ побуждался сделать не столько политический, сколько нравственный, духовный выбор. Народ, если верить народу, выбирал не только новую власть, он выбирал свободу, выбирал право выбирать. А то, что политические лозунги и духовные воззвания окрашены в один цвет, нисколько не смущало – наоборот, придавало уверенности в своей правоте. Политика и этика соединились в трансисторическом выборе между «фарисейской», т.е. лживой и преступной, властью, к тому же поддерживаемой властью «Третьего Рима», и властью «народной», т.е. честной, прозрачной, духовной.
Казалось бы, выбор народа должен быть единодушен. Но подготовленной к такому видению политической ситуации и к такой миссии оказалась только половина страны. Другая половина видела происходящее иначе, сквозь другую парадигму: к власти идет лже-Спаситель, не «Христос», а «Антихрист», недаром же на его знамени подкова, а истинный смысл его призыва: «Так!» прочитывался наоборот: «Кат», т.е. палач. Истинная суть его армии, называемой «Наша Україна», тоже прочитывалась лингвистически: это «нашисты», т.е. те же фашисты, и видеохроника нового времени монтировалась в массовом сознании с историческими кадрами Германии 30-х годов: ликующие толпы и обращение к ним фюрера: «Моя нация».
Вообще говоря, свобода мысли и, как следствие, различие мнений – одно из основных достоинств демократического общества. Значит, Украина – демократическая страна? Не успел мир осмыслить эту ошеломляющую новость, как обе стороны стали ее опровергать, говоря о зомбировании друг друга, причем не только в переносном значении, но и в буквальном. Высказывались нешуточные опасения, что через средства массового воздействия происходит нейролингвистическое кодирование, распространенное в тоталитарных религиозных сектах. Давно ли по всей Украине поднимало молодежь на духовное преображение «Белое Братство», возглавляемое Марией Дэви Христос и ее соратником Юрием Кривоноговым? Те же приемы: культ лидеров, совместное повторение «мантр», вкушение плодов, напитки, оранжевый цвет и т.д. И тот же результат: блестящие глаза, ощущение небывалого духовного подъема и неспособность к диалогу.
Понимая, что столь продуманные системы воздействий, как с одной стороны, так и с другой, не могли возникнуть сами собой, спонтанно, стали говорить о войне политтехнологий, причем заграничного происхождения. Соответственно стала меняться политическая риторика: иллюзию свободного выбора теперь вызывало то, что филологи называют «обнажением приема». От граждан, выбирающих будущее своей страны, не скрывалось, что на территории их государства идет идеологическая война между Россией и Соединенными Штатами Америки. И в этом смысле для одной сверхдержавы Украина – это «Чечня», отпавшая от былой империи, для другой – «Ирак», представляющий зону стратегических интересов.
И Украина раскололась – как раз по линии Днепра, выбирая, с кем ей быть. Трудно предположить, что политтехнологи, и соседние, и заокеанские, не могли предвидеть, что именно так все и произойдет. Ведь только тот, кто никогда не бывал в Украине, может не знать, что она – двуедина, двументальна, двуязычна. И расколоть ее проще простого: достаточно объявить ценности одной стороны обязательными для другой.
Если же не усматривать в раскалывании страны стратегического умысла извне, тогда нужно искать причины внутри – например, в инерции тоталитарного мышления, которое нередко неоправданно отождествляют с имперским. Отделившись от великой империи, Украина повела себя как малая империя, что само по себе не удивительно: для столь неоднородного государства наиважнейшей и наитруднейшей задачей является сохранение и укрепление территориальной целостности. Удивительно другое: чтобы существенно упростить эту задачу, Украина была объявлена однородным, унитарным образованием. Если кто и виноват в расколе страны, то только авторы этого тезиса.
Федеративное устройство страны, второй государственный язык, двойное гражданство – все это защитные реакции весьма значительной части населения сохранить свою духовную идентичность. Точно так же, как, с другой стороны, и положения, изложенные в обращении «двенадцати аполитичных литераторов». Но как одним, так и другим должно быть ясно, что государственная целостность не может держаться одними политическими решениями, даже самыми разумными. Человеческое сообщество – это прежде всего духовное единство. Целостность – это ни в коем случае не унификация, не унитарность, не тоталитаризм. Целостность – это единство многообразия. А если говорить конкретно о социальном устройстве – это свободное единство многообразных свобод, ограниченных только взаимным сосуществованием. Если политически расколотое сообщество найдет в себе силы для духовного объединения – вот тогда и можно будет говорить о духовной доминанте, а может, и о духовной революции.
Победа духа над материальностью, как учат христианские подвижники, трудна. Потому что это победа над собой, над своей ограниченностью, над неспособностью понимать другого, над неумением жить и мыслить целостно. Состояние духовной взволнованности, в котором оказалось украинское общество, конечно, еще не основание говорить о духовном возрождении, о национальном ренессансе. Но подобное состояние – это исторический шанс, который жаль было бы упустить.
Март 2005 г., Ялта
|
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
